Не жалел Педро Мигель ни своей жизни, ни жизни повстанцев — вначале отряд его был намного больше, — ибо полагал, что на то и война, чтобы гибнуть на ней, и, подавая другим пример, он первым кидался в бой во главе своих партизан.
Отчитывая его за такое неподобающее начальнику поведение, Хуан Коромото говорил:
— Неужели ты не понимаешь, что стоит тебе погибнуть, как распадется весь отряд.
На это Педро Мигель отвечал:
— Почему ты так думаешь? У вас найдется другой начальник, и война будет идти своим чередом. Вести войну необязательно должен один определенный человек. Война сама выдвигает людей, по мере того как в них приходит нужда, — сегодня одних, завтра других, причем совсем для разных дел. Война убивает людей, и ей неважно, кто ты: федералист или гот, ей важен общий итог. Так что если бы мы не воевали для того, чтобы, когда все это окончится, жизнь стала лучше, чем она была до сих пор, то мы просто-напросто были бы убийцами.
Подчиненные Педро Мигеля не очень разбирались в этих премудрых речах командира; но даже независимо от того, что он заворожил, околдовал их всех, вселил в них беспримерную ярость и гнев, ни один из них все равно не осмелился бы дезертировать из отряда: еще в самом начале кампании Педро Мигель не пожалел сил для того, чтобы разыскать и расстрелять двух-трех дезертиров.
— Пускай дезертируют правительственные солдаты, — часто повторял он, — им это положено, ведь их насильно вербуют в армию, а революционер идет за мной по доброй воле. Я никого не только не вербовал, но даже не приглашал, и потому ему положено, как он сам это себе избрал, погибнуть в бою, если не хочет помереть другим манером со свинцом в спийе.
— А если все вдруг возьмут и оставят тебя, чтобы избавиться от этого самого свинца в спине? — пользуясь своей дружбой с Педро Мигелем, запросто спросил его Хуан Коромото.
— Тогда я пойду в бой один, — ответил Педро Мигель. — Мою войну я несу в своем сердце, и она окончится, когда придет конец и мне. Педро Мигель Мститель родился на остриях штыков, и на них он должен окончить свой путь.
Хуан Коромото пристально глядел на своего командира, который продолжал:
— Однажды один человек сказал мне, что в этой войне люди обретут самих себя, и так оно и есть на самом деле. Педро Мигель Мститель знает, кто он такой и ради чего он появился на свет.
Педро Мигель сознавал, что одними разрушениями не добьешься социальных преобразований в стране — туманная цель, которую преследовала эта война; за неимением ясных идей и в то же время не видя вокруг себя ничего, кроме варварства, он признавал как неизбежное зло истребление и уничтожение; эта борьба не была лишена характера возмездия, и он вел ее непреклонно, отдавая всего себя, всю свою личную месть на службу народного дела, судьба которого решалась в эти дни.
Но снова, как это не раз случалось в истории, революция вступила в один из тех неизбежных периодов, когда все желания ее участников устремлялись к низменным личным целям. Это являлось следствием тех неудач и поражений, которые терпели в этой войне сражающиеся стороны, а также усталостью их войск. Деморализованные части, как правительственных войск, так и федералистских, распадались на отдельные банды, которые шныряли по лесам, грабя и убивая местных жителей.
Дух разброда уже охватил и ряды федералистов. И если он еще не проник в отряд Педро Мигеля, то только потому, что командир не давал передышки своим повстанцам, непрестанно бросая их в бой. Однако что-нибудь да значило это угрюмое молчание, которое хранили шестьдесят всадников, следуя за своим вожаком, упрямо смотревшим вперед.
В гнетущей тишину, нависшей над селением Лас-Майяс, на которое смотрело с вышины поблекшее от пожарищ тускло-желтое солнце, чувствовалось приближение неминуемой беды.
Часовой Деограсиас исполнял устав с рвением африканца, поклоняющегося своему божку. Когда он стоял на часах по стойке «смирно», то не только внешне, но, казалось, и внутренне походил на нерушимый базальтовый столб, на котором зиждется наша земля. И как ни странно, этот ревностный служака ужасно любил наряжаться. Ему нравилось лихо напялить себе на голову высокое военное кепи, которое едва держалось на его жестких всклокоченных курчавых волосах. Это был трофей, который Деограсиас снял с убитого им солдата правительственных войск.