Мерцают в вышине яркие звезды тропической ночи. Блики масляных светильников причудливо играют на разгоряченных лицах. В необозримые просторы безмолвной знойной ночи вздымается страстный клич. Негры потеют, и все кругом пропитано запахом пота. Рокочут барабаны. Танцующая негритянка перебирает ногами на месте, и теперь уже негр приближается к ней, точно заигрывающий петух: его длинные руки уперлись в бока и похожи на распущенные крылья, он легко семенит на цыпочках, подходя все ближе и ближе к желанной цели, и вдруг ловко увертывается, как только негритянка пытается подставить ему ножку. Наконец ей это удается, и негр катится по земле. В небо взмывает единодушный вопль:
— Айро! Айро!
Торжествующая негритянка победоносно кружится вокруг повергнутой жертвы, а хор неустанно повторяет:
— Святой Хуан! Святой Хуан! Святой Хуан!
— Возьми свою смокву, святой Хуан!
— Возьми свой ананас, святой Хуан!
— Святой Хуан! Святой Хуан! Святой Хуан!
И начинается всеобщая пляска: парочки преследуют, ловят, настигают друг друга, плетя кружева танца вокруг неистовствующих барабанов.
Бум, бум, бум, бум!
Вали коровку! Вали бычка!
— Хватай козочку, а то даст стрекача!
Бум, бум, бум, бум!
— Айро! Айро!
В бездонную пропасть, словно захлестнутая головокружительным водоворотом, низвергалась мятущаяся душа Анны Юлии Алькорта.
Таинственная перемежающаяся лихорадка неожиданно сотрясала все ее тело, румянила щеки, затягивала бархатной поволокой глаза. Сладостная ноющая боль острыми иглами пронизывала грудь, раскаленными прутьями сверлила руки. Неизъяснимая тоска, удушье, внезапные обмороки. Жуткие видения, долгие часы беспамятства, после которых она, точно после тяжкого пути, чувствовала себя разбитой и надломленной. А потом несколько дней подряд, словно оглушенная, в каком-то сомнамбулическом сне, не сознавая, где она, что делает, куда идет, не ощущая своего тела в легких одеждах.
Доктора, осматривавшие Анну Юлию, тщетно ломали голову, стараясь обнаружить причину снедавшего ее недуга; все они сходились лишь в одном, с улыбкой произнося свое заключение:
— Серьезного пока ничего нет. Стоит ей выйти замуж, и все пройдет.
Но Анна Юлия не желала выходить замуж! Была она хороша собой, нежна и приветлива, поклонники так и вились вокруг нее, но ни одному не оказывала она предпочтения — всех отвергала, причем с необычной для нее резкостью, так противоречившей ее деликатному, мягкому характеру.
— Но позволь, доченька! — говорила мать. — Неужели среди стольких достойных молодых людей, которые ухаживают за тобой, не нашлось ни одного по твоему вкусу? Подумай, тебе скоро исполнится двадцать лет, мы с отцом уже старые, нам, быть может, уже и жить-то осталось недолго. Пора тебе подумать о будущем муже.
Но Анна Юлия с отвращением вздрагивала — чего только не взбредет в голову больной девушке — и умоляющим голосом просила:
— Будь добра, мама, не говори со мной об этом. Не надо. Ради бога, прошу тебя!
Неведомый недуг продолжал точить Анну Юлию.
С каждым новым приступом лихорадки смутное беспокойство все сильнее овладевало ее душой. Почти осязаемое видение страшного призрака, нависшего над головой, какое-то ужасное черное чудовище, готовое обрушиться на нее. В страхе перед этим видением, которое, казалось, вот-вот оживет, Анна Юлия закрывала глаза, и ее беззащитная душа словно низвергалась в черную, мрачную бездну. Стараясь отогнать от себя жуткий призрак, девушка силилась открыть глаза, но непонятная сверхъестественная сила подавляла ее, и, не смея даже пошевелиться, Анна Юлия в смертельной тоске покорно ожидала своей участи. А потом опять странная, неизъяснимо-сладостная боль, пронизывающая грудь, сверлящая руки, языками жаркого пламени охватывающая все тело. И снова беспамятство, глубокий обморок и невыносимо тяжкое пробуждение, и снова бред и стенания:
— Боже правый! За что ты так караешь меня?! У меня нет больше сил…
Родители Анны Юлии, склонившись над бледным, обескровленным лицом дочери, слыша этот странный бред, только молча и удивленно переглядывались.
— Не иначе как сглазили, — вздыхали старые домашние рабыни, посвященные в хозяйское горе. — Надо бы его милости, дону Карлосу, наплевать на всех дохторов с их минкстурами, да сводить бы ее к знахарю из Верхней Маканильи, пускай бы он заговорил хворь.
Кто знает, быть может, в Анне Юлии с первых дней ее жизни зародились неведомые темные силы, послужившие причиной душевного недуга; девочка появилась на свет в годы войны, которая нарушила безмятежный покой семейства Алькорта. Детство Анны Юлии протекло в грозные времена, когда рушилось блаженство колонии. Особенно ей запомнилось страшное землетрясение 1812 года.