Люди Эль Мапанаре вопросительно взглянули на своего предводителя; он согласно кивнул головой, словно Приглашая их подчиниться новому командиру. Несколько бандитов, зловеще ухмыляясь, остались стоять на месте, но большинство выстроилось в ряд плечом к плечу, и Педро Мигель начал внимательно разглядывать каждого в лицо.
С Капайских гор, из тех мест, где водятся ягуары, пришли эти люди, и сами они походили на ягуаров. Свирепо смотрели мрачно насупленные негры, уроженцы непроходимых лесистых гор, на человека, который разглядывал их и расспрашивал всех поочередно, откуда они и как их зовут.
— Хустино Фуэнтес из низины Обдери Зад.
— Ха-ха-ха, — загоготал Эль Мапанаре. — Как ты сказал, Хустино?
— Да, начальник. Так называют низину, откуда я родом.
Но Педро Мигель уже невозмутимо смотрел на следующего в ряду, и тот отвечал:
— Хосе Мерседес Пердигон, из Пожарной Балки.
— Праведник Пердигон из неведомых Пердигонов, но не родич тех, что из Пожарной Балки.
— Ха-ха-ха! Ну и шутник этот негр, евангелист Пераса!
Пристальный, смелый и спокойный взгляд Педро Мигеля, который словно впивался в лица негров, для того чтобы запомнить их надолго, навсегда, а также его хладнокровие и самообладание, которые не могли поколебать ни насмешки Эль Мапанаре, ни издевательские ответы его приспешников, начали производить впечатление на повстанцев, и уже четвертый в шеренге, негр с открытым, независимым лицом, правильно ответил на вопрос об имени и месте рождения.
— Хуан де Мата Харамильо, из Вуэльта-дэль-Муэрто.
А его товарищ, в глазах которого светилось нескрываемое восхищение новым командиром, ответил:
— Марселин Бланко с самых Капайских гор. Рад служить вам.
Эль Мапанаре больше не смеялся.
Колонна шла походным маршем. Впереди на смирном осле ехал падре Медиавилья, все так же непрерывно дергая головой и перебирая в воздухе невидимые нити. За ним ехал Педро Мигель, прижимая к груди освобожденную из лап Эль Мапанаре девочку (она сидела у луки седла на сложенном вдвое одеяле и с безумным видом грызла свои пальцы: душа ее все еще находилась во власти кошмара, который она пережила в Лома-дель-Вьенто. Развратный и коварный главарь капайцев ехал бок о бок с Педро Мигелем, затаив в глубине недобрые мысли. Следом за Эль Мапанаре, словно стая волков, крались пятьдесят четыре свирепых коцайца.
По склонам гор полз огонь, это полыхали пожары, которые сеял вокруг Педро Мигель Мститель. В лощинах и оврагах грохотали обвалы, в затянутом дымом пожарищ ночном небе вставал из-за горы огненно-алый рог месяца. Отряд повстанцев спускался по крутой скалистой дороге; так спускаются с Капайских гор дикие ягуары, когда крестьяне, расчищая лес под посевы, выгоняют их из логова. Кони капайцев громко храпели и фыркали.
И вдруг раздался голос Эль Мапанаре:
— А вы, собрат по оружию, что-то не спросили у меня ни мое имя, какое мне дали при крещении, ни откуда я родом. Но я сам на все отвечу по порядку, чтоб вы и меня знали, хоть сейчас так темно, что и лица друг друга не увидишь, но зато мы едем плечом к плечу, а это все одно, что сердцем к сердцу. А родом я из глухого места, из того самого места, где моя мать повстречалась с одним негром, который в ту пору взбунтовался в Капайских горах. У того негра не было при себе амулета, а такое бывает редко; он голый бежал в лес. А ну-ка отгадайте, кто он такой и откуда?
Педро Мигель молча резко повернулся к Эль Мапанаре; девочка, прижавшаяся к его груди, встрепенулась. Эль Мапанаре, усмехнувшись, продолжал:
— Вот так рассказывала моя мать, которую я и не знал. Что до бунтаря негра, то до сей поры в Капайских горах ходят о нем легенды. Я верю в них и не раз спрашивал самого себя. Ведь был этот негр не здешний, как гласит молва, а беглый из других краев, но тоже барловентец, и вот тут-то получается заковыка, чей же я брат? Страсть как интересно было бы мне встретиться с другим человеком, который тоже не знал бы, сколько у него братьев проживает по всему Барловенто, и все из-за того беглого негра. Или, к примеру сказать, почему это вдруг отец Медиавилья связал у нас перед глазами две ниточки.
Множество мыслей и чувств нахлынуло на Педро Мигеля, но он осознал лишь одно: вся его жизнь, непрерывный калейдоскоп душевных бурь, сводилась к определенной цели — услышать именно вот такие слова и в самый канун дня, когда должна решиться его дальнейшая судьба. А Эль Мапанаре продолжал:
— Что до моего прозвища, с которого обычно разматывают клубок и выясняют, откуда произошел тот или иной человек, то мне так и не удалось дознаться, потому как только я стал разбирать, что к чему на свете, только вошел в разум, как очутился в одной асьенде, где меня заставили ворочать цапкой, которая была побольше меня ростом, а для кого, я и не знал; и надо ж случиться, что именно в это самое время оказался там один белый, который повернулся ко мне спиной, почем зря изругав меня за то, что я, мол, плохо управлялся с этой самой цапкой. Поглядел я ему в затылок, который походил на толстое бревно, да как хрясну по нему этой самой цапкой — таким манером, каким он обучил меня рубить заросли в лесу. И вот потому-то пришлось мне убрать оттуда поскорее ноги, и не сподобился я узнать, какого же я был христианского роду-племени.