Луисана порывисто наклонилась, стараясь остановить кровь, льющуюся из раны.
— Нет, нет, не дотрагивайся до меня. Моя кровь заразна.
Невольно отпрянув, Луисана положила руки на плечо брата, с волнением глядя в его полные слез глаза, и тихим, прерывающимся голосом спросила:
— Что с тобой?..
— Я — живой труп, — ответил Сесилио мрачно и резко. — У меня проказа!
— Нет! — в ужасе закричала сестра. — Не может быть! Ты не в своем уме, ты бредишь, Сесилио!
И вдруг, повернувшись в ту сторону, куда указал брат, она увидела на пороге комнаты дона Фермина; он слышал страшное признание сына, глаза его были закрыты, правой рукой он сжимал виски, а левой тщетно искал в воздухе опоры.
Луисана бросилась к отцу и обняла, чтобы поддержать его.
Сесилио, человек, внушавший большие надежды, сидел, зажав лицо больными руками, и глухо бормотал:
— Не надо было мне приезжать… Лучше бы я остался в пути… Море звало меня к себе… Но мне хотелось прежде еще хоть раз взглянуть на всех вас… Немножко побыть с вами…
III
Подобно всем, кто ревниво относится к тому, «что скажут люди», Фермин Алькорта, будучи человеком вполне положительным и степенным, испытывал, однако, некое раздвоение личности. Вне дома Фермин Алькорта представлял собой тип мантуанца, пропитанного сознанием кастовости с потугами на аристократизм; это был человек суровой воли, непреклонный в соблюдений строгих правил жизни и сохранения должного декорума, здесь он был способен на максимальную твердость характера и великие жертвы. В домашней обстановке дон Фермин был малодушным, слабовольным человеком, которого подточили и сломили жизненные невзгоды, жестокие удары судьбы. Таким он и предстал перед нами в ту роковую ночь, надрывая душу бесполезными, полными кощунства вопросами.
— Как ты мог допустить это, боже правый? Почему ты наносишь мне, такую смертельную рану? Неужто было грехом возлагать надежды на моего кровного, любимого всем сердцем сына? Зачем ты дал мне его, если уготовил ему такую черную судьбу?
А в это время Сесилио также предавался досужим терзаниям:
— Почему у меня не хватило смелости покончить с жизнью, когда я всего лишь жалкое подобие человека?
Одна только Луисана сохраняла присутствие духа, направив все свои помыслы на достижение основной цели — спасти от катастрофы то, что еще можно было спасти.
Что касается ее самой, то она, отринув раз и навсегда то, что могло ей помешать, решила всецело посвятить себя лечению брата и уходу за ним вдали от суетного мира.
В продолжение последних месяцев любовь ее полностью утратила романтический налет, вступив, с момента назначения дня свадьбы, в период холодного практического расчета; теперь Луисана — кстати так же, как и Антонио Сеспедес, — лишь исполняла волю родителей, которые не могли допустить и мысли о нарушении данного ими слова, особенно когда это слово было дано одному из родственников. Страшная болезнь Сесилио могла служить веским предлогом для ее решительного отказа жениху; приняв это решение, Луисана сразу почувствовала, что настало время, когда ее наконец перестали терзать мрачные мысли, — теперь все ее помыслы были устремлены к великому и прекрасному самопожертвованию.
Иначе обстояло дело с Кармелой и Аурелией. Жизнь для них представлялась радужной и весёлой прогулкой, лишенной треволнений и душевных порывов. Они были влюблены в своих женихов, которые отвечали им взаимностью, и их следовало оградить от пагубных последствий. В роду Алькорта еще никто не болел такой страшной болезнью — впервые подобное несчастье посетило их семью, и если весть о болезни Сесилио выйдет наружу, то могут расстроиться свадьбы Кармелы и Аурелии, может рухнуть счастье этих непритязательных душ.
— Итак, — заявила Луисана, — необходимо, чтобы все это как можно дольше оставалось между нами троими. Сесилио поедет в асьенду немного отдохнуть — он уже сказал об этом за столом, — а я буду его сопровождать. Вы, папа, останетесь здесь с Кармелой и Аурелией, которые не должны и догадываться, о чем мы сейчас говорим, пока не станет невозможным дольше скрывать это от них. Сейчас вам следует взять себя в руки и не подавать вида, чтобы ни девочки, ни кто-либо другой ни на минуту ничего не заподозрили. Помните, в городе нас так обожают, что не преминут воспользоваться нашим несчастьем. Сестры скоро выйдут замуж, а там посмотрим. К тому времени Сесилио поправится. Я уповаю на бога, и всем нам надлежит на него уповать.