Сесилио, дотоле отягощенный размышлениями над своей болезнью, теперь, словно ненужную оболочку, отбросив больную плоть, воспрянул духом и почувствовал себя необыкновенно бодрым и здоровым, о чем уже не мог и мечтать.
Прервав молчание, он обратился к отцу:
— Вы должны посвятить меня в дела управления асьендой; пока я здесь, вы могли бы хоть немного отдохнуть, — ведь вам это так необходимо.
— Сейчас необходимо отдохнуть тебе, а не мне, возразил дон Фермин. — Позже я постепенно передам тебе управление асьендой. Теперь она совсем не та, что раньше, как ты сам увидишь.
Луисана удовлетворенно улыбнулась. С этой минуты они ехали, оживленно разговаривая.
Господский дом, старый и полуразвалившийся, выглядел совсем заброшенным. Под тяжестью крыши осели и прогнулись балки, а стропила поросли буро-зеленым мхом и лишайником, занесенным сюда ветром; отсыревшие и покрытые плесенью стены потрескались; весь сад зарос бурьяном, ведущая к нему, выложенная каменными плитами дорожка заросла дроком и чертополохом. Росшие по сторонам тропинки высокие деревья сомкнулись над ней темно-зеленым сводом, под которым стало мрачно и сыро.
Желая отвлечь отца и брата от мрачных мыслей. Луисана, войдя в дом, тут же принялась строить планы: надо побелить комнаты, починить лестницы, в саду следует подрезать или срубить особенно разросшиеся деревья, — словом, почистить и прибрать сад так, чтобы было приятно взглянуть на него.
Несмотря на мрачный и печальный вид, старый, полуразвалившийся господский дом произвел на Сесилио приятное впечатление, и, когда Сесилио вступил под его своды, он почувствовал, как на душу его снизошло успокоение — впервые с тех пор, как он заболел и был обречен на тяжкое заточение. В этом укромном уголке, вот где он будет жить в мире и покое, вдали от людей, не чувствуя себя изгоем.
С умиротворенной душой Сесилио обрел это новое прибежище.
Весь день в доме царило, поддерживаемое всеобщими усилиями, оживление. Луисана хлопотала и распоряжалась по хозяйству, указывала, где расположить библиотеку Сесилио, и как следует ему жить дальше, и сколько понадобится ему прислуги. Сесилио даже несколько раз повторил, что он чувствует себя прекрасно и надеется скоро поправиться (он сказал это в утешение отцу), и дон Фермин уехал из асьенды, преисполненный надежд, и по возвращении в город подумал: «Может у него вовсе не то, что он думает. Врачи ведь часто ошибаются, и не только наши здешние коновалы, но и европейские светила».
Дон Фермин отвез Антонио Сеспедесу письмо, в котором Луисана просто и кратко объявляла жениху о своём решении не выходить за него замуж. Она уповала на его благородство и просила не досаждать ей расспросами и не стараться узнать о ней что-либо через других. Несколько дней спустя дон Фермин привез дочери сообщение о том, что Антонио Сеспедес покинул город.
Хотя Луисана сама просила Антонио не расспрашивать о ней, она все же была задета тем, что ее жених, ее единственная любовь, не попытался даже попросить у нее объяснений или хотя бы проститься с ней перед отъездом. Печально улыбнувшись, она пробормотала:
— Как быстро он воспользовался представившимся ему случаем! Вот что называется следовать совету буквально.
И, пожав плечами, добавила:
— Пускай другая составит ему счастье.
Приняв столь героическое решение (еще совсем недавно ей и в голову не пришло бы, что она скажет нечто подобное), Луисана распрощалась с единственным чувством, единственной преградой, которая могла помешать ей полностью посвятить свою жизнь уходу за больным братом. С этого дня она становилась Солью Семьи только для одного Сесилио.
Цвели орхидеи, и прямо стоял в небе Южный Крест. В глубине леса, в жаркой влажной чащобе, прилепившись к древнему стволу дерева, распускался белоснежный майский цветок, и в ясные ночи над черными громадами гор сверкали в поднебесье четыре лучистые звезды.
О приходе радостного мая возвещали цветы и яркое созвездие, наступала пора ночных празднеств, когда при свете горящего креста читают стихи и поют фулии.[28]
Во дворах асьенд, рядом с деревянными крестами, сооружались арки из зеленых ветвей, украшенные гирляндами цветов. В Ла-Фундасьон-де-Арриба молодой Коромото, лучший сказитель в округе, готовился к состязанию со знаменитым старым Питирри из Ла-Фундасьон-де-Абахо.