— Хорошо, человече, хорошо! Я искренне рад… за всех вас. Ешь, дорогой. Будь как у себя дома, вот не побрезгуй этим домашним сырком. Бери больше.
— Благодарю вас. Мне что-то не хочется. Я выпью кофе, да и то только, чтобы уважить вас.
— Тебе, может, нездоровится?
— Нет, я, как всегда, слава богу, здоров.
— А как идут у тебя дела?
— Так, ни шатко ни валко.
— Ты чем занимаешься?
— Да вот покупаю и продаю скот. Спускаюсь в долину, покупаю там по сходной цене, а потом перепродаю здесь, в селениях. Разницу беру себе. До сих пор дела шли неплохо.
И снова в голове Педро Мигеля мелькнула навязчивая мысль, которую он столько раз выражал словами: «Как все разнится!»
Священник удивленно взглянул на юношу поверх поднятой к самому носу чашки с шоколадом, затем, вытерев губы салфеткой, спросил:
— А Эль-Альтосано все также дает тебе хороший какао?
— Дает мне? — воскликнул Педро Мигель. — Да я еще не положил в карман ни одного сентаво от продажи какао с этого участка и, вот бог мне свидетель, не положу их никогда. Эти земли принадлежали дону Никто, как сказал однажды дон Сесилио, и ему они достанутся.
— Выходит, этим землям вечно суждено оставаться без хозяина?
— На то есть свои причины.
— Да кстати, как идут дела в долине Туя? Не происходит там никаких волнений?
— Да какие могут быть дела! Правда, что касается этих и прочих дел, о которых мы говорили, вопросы следует задавать мне.
— А ну-ка, а ну-ка! Я постараюсь по мере сил удовлетворить твое любопытство, — отвечал падре Медиавилья, мысленно приготавливаясь уклониться от неприятных вопросов.
— Первый и основной вопрос по поводу вашего последнего замечания. Не вы ли говорили прежде, что консерваторы и либералы, мантуанцы и холщовые рубахи, представляют из себя вроде как масло и уксус?
— Справедливо: я и поныне утверждаю это.
— Тогда как же мне передавали, будто со здешними мантуанцами вас теперь и водой не разольешь?
— А разве ты не знаешь, что винегрет поливают и маслом и уксусом? Эх, Педро Мигель, времена, брат, меняются. Теперь правит династия Монагас, и, чтобы ублажить их, мы вынуждены питаться винегретом. Это пища тяжелая, и не всегда ее можно рекомендовать, но порой она недурна. Уж поверь.
— Мне эта пища не подходит. Я никогда не мог ее проглотить.
— В самом деле? Ах, Дичок! Ты все такой же, как прежде. А какие же еще у тебя вопросы? Ну, выкладывай.
— Стоит ли? — сказал, поднимаясь, Педро Мигель. — С вашего позволения, падре, я пойду. Простите, что оставляю вас…
— Что с тобой, Педро Мигель?
— Я и сам хотел бы узнать, что это такое со мной приключилось после вчерашнего вечера и никак не проходит. Ну да ладно! Позвольте мне лучше уйти.
И он ушел.
Напрасно поэт утешал в нем неудачника, уверяя, будто раб с господином живут в мире; зло не было устранено до конца, и для человека, способного приносить пользу, могло найтись немало дел.
Во-первых, это была работа мысли — создание книги. Прежде чем ужасный недуг унесет все силы, у него, быть может, достанет времени на плодотворную интеллектуальную деятельность и он еще сумеет пролить свет своих творений на мглистые дали, где терялись пути его юной отчизны. Может, это было сейчас и не самым главным делом, но все же он считал своим долгом посвятить ему оставшиеся силы.
Во-вторых, перед ним открывалось поле повседневной практической деятельности — скромной, небольшой, но полезной. Рабы его асьенды жили в несколько лучших условиях, нежели прежде, во времена его деда Карлоса Алькорты и надсмотрщика Миндонги, и все это из-за новых законов, смягчивших гнет рабства, а также благодаря гуманному обращению доброго дона Фермина. Но хотя рабы не гнули спины под бичом надсмотрщиков и не спали вповалку в общих бараках, материальная и духовная жизнь их все еще оставляла желать лучшего. Лишенные личной собственности, неграмотные и огрубевшие от векового угнетения, они все еще были настоящими париями.
Рабам следовало привить чувство ответственности за совершаемые поступки, предоставить им некоторую материальную независимость и подготовить их к участию в гражданской и культурной жизни общества; это следовало сделать именно теперь, когда мысль об отмене рабства все больше и больше завладевала умами политических деятелей страны.
Сесилио, основательно продумав план преобразований, изложил его дону Фермину.
— В асьенде также имеются земли, отведенные для садовых культур, эти земли не используются должным образом. Следует передать эти земли рабам, для начала исполу, чтобы, помимо оброка, они могли бы трудиться на своих личных участках.