— Конечно, само собой разумеется. Жаль только то, что в том состоянии, в каком ты меня видишь, радость, которая переполняет мое сердце, не может выразиться на моем лице. Я настоящая развалина, Педро Мигель! Но не будем говорить обо мне. Вот уже четыре года, как мы не виделись, и ты, верно, принес мне много добрых вестей.
Педро Мигель, не глядя на Сесилио, медленно ответил:
— Я тогда обещал прийти поблагодарить тебя, после того как поразмыслю.
— И что же, твои размышления привели к тому же, что и мои…
— Не совсем так…
— Слишком уж медленно шевелятся твои Чувства. Но я тебя не корю за это, — напротив, я рад, что ты такой, что ты йе похож на флюгер, который вертится туда, куда ветер дует.
— Могло быть еще дольше. Я ведь похож на змею, которая, даже сбросив с себя кожу, продолжает дремать под старой шкурой.
— Все мы отчасти такие — одни больше, другие меньше. Мы слишком привязаны к тому, что считаем единственно достойным в мире.
— Совершенно верно. Я, по крайней мере, всю жизнь считал, что не проживу без ненависти; и вдруг неожиданно для себя открыл, что любовь — это тоже хорошая вещь.
— Скорее прекрасная!
— Я еще не совсем уверился в этом, чтобы согласиться с тобой. Но я готов к этому. Я пришел, чтобы выслушать твой приказ. Но, откровенно говоря, только твой и ничей другой. Старик Хосе Тринидад сказал мне, что он больше не сможет управлять Ла-Фундасьон, так как купил немного земли рядом с Эль-Матахэй и теперь забота о ней отнимет у него много времени. Вот я и подумал, что, может, тебе понадобится человек для управления асьендой, и потому пришел сказать, что, если ты хочешь, я могу быть тебе полезным и тебе не надо обращаться ни к кому другому. Само собой разумеется, если ты уже не решил иначе, — ведь ты единственный человек, который вправе решать подобные вопросы.
— Я сейчас тебе все объясню. По закону, согласно завещанию отца, Ла-Фундасьон является моим единоличным владением, и таким образом, как ты и думаешь, я единственное ответственное лицо, разрешающее все вопросы. Что касается твоего предложения, то оно как нельзя кстати, и я готов принять его с великой радостью.
— Но я соглашусь с одним условием.
— Говори, с каким.
— Мы должны заключить договор, в котором я клятвенно обещаю принять на себя обязанности по управлению асьендой только в том случае, если никогда в жизни, ни под каким предлогом Ла-Фундасьон не перейдет ко мне в собственность. Я делаю это, чтобы избежать дурных слухов, будто я предлагаю свои услуги из желания обобрать плоды с упавшего дерева.
Сесилио задумался, а затем сказал:
— Я понимаю твою щепетильность, но я на это не могу согласиться. Ты лишаешь меня единственной радости передать асьенду в твои руки, чтобы ты без всяких оглядок управлял ею по твоему желанию и усмотрению, в полной уверенности, что я тебе доверяю.
— Ну в таком случае я тебе ничего не предлагал. Ищи себе, если надо, другого управляющего.
Сказав это, Педро Мигель встал, собираясь уйти. Однако Сесилио, делая вид, что беседа не окончена, продолжал:
— Кроме того, такой странный договор, который ты предлагаешь заключить, никогда не будет обладать юридической силой. Он будет всецело зависеть от твоей воли и желания. Юридически твое заявление о том, что ты не согласен стать владельцем имения «никогда в жизни, ни под каким предлогом», которое является обязательством лишь морального порядка, не может быть предъявлено тебе как обвинение, в случае если ты переменишь свое решение.
Увидев, что Педро Мигель собирается уходить, Сесилио добавил:
— По крайней мере, мне сейчас не приходит в голову, как можно составить подобный договор, но если ты настаиваешь на своем, давай спросим совета у Сесилио-старшего, он хорошо разбирается в таких делах. А пока ты еще раз подумай, может, тебе подойдут мои условия, то есть управлять без всяких ограничений.
— Я тебе уже сказал…
— Не говори пока ничего… Иди к себе, подумай и возвращайся, когда змея скинет последний кусок старой кожи.
Педро Мигель улыбнулся, но по всему видно было, что он упрямо стоял на своем и не собирался уступать.
— Хорошо. Я приду сюда завтра-послезавтра, погляжу, как дон Сесилио разрешит это дело.
Но именно Сесилио-старший и был тем таинственным двигателем, который затеял все это предприятие. Это он надоумил Хосе Тринидада Гомареса отказаться от управления Ла-Фундасьон, и он же через различных посредников сообщил Педру Мигелю о затруднительном положении, в котором очутился больной Сесилио-младший, лишившись управляющего.