К Педро Мигелю подошел Хуан Коромото.
— Знаешь, этот негр с недобрым лицом, про которого ты спрашивал нынче утром, кажись, пришел с Капайских гор, и кличут его Эль Мапанаре[50]. Он все выспрашивал пеонов из Ла-Фундасьон, живешь ли ты в асьенде или где в другом месте и где можно застать тебя одного. Как я только прознал про это, я тут же подкатил к нему, чтобы разузнать, что ему от тебя надо, и он мне сказал, будто хочет познакомиться с тобой, потому как ты самый что ни на есть подходящий человек для него из всего Барловенто. Он много слышал про тебя, и у него есть какое-то дело, которое он хочет тебе предложить, какое оно, это дело, он мне не сказал, но, как я полагаю, тут пахнет войной, она уж началась в Коро.
Педро Мигель молча слушал Хуана Коромото. Удар пришелся в самую точку. «Ты привораживаешь народ, Педро Мигель… Самый подходящий человек…»
— Уж такое счастье у негра — умереть в малолетстве, — продолжал отвечать на соболезнования все прибывавших и прибывавших друзей Тилинго.
«Разве все эти негры не его родные? А что он сделал для них?»
Наконец пришли ожидаемые с нетерпением музыканты: арфист, цимбалист и барабанщик, каждый со своим инструментом.
Скорбящая негритянка в припадке отчаяния снова принялась стенать и плакать, а ее товарки отодвинули стол с гробом, чтобы освободить место для музыкантов. Они уселись в уголке, арфист снял чехол со своего инструмента, перебрал и подтянул струны, взял несколько аккордов и, увидев, что цимбалист и барабанщик уже готовы, подал знак, и все вместе заиграли наивную туйскую мелодию.
Тилинго подошел к своей жене и вывел ее на середину ранчо: все так же громко плача и причитая, негритянка пустилась в пляс; по древнему обычаю проводов усопшего младенца, мать первой должна покрыть его пылью, поднятой с пола жилища, прежде чем прах ее первенца предадут земле.
Следом за скорбящими родителями в круг вышли другие пары, медленно двигаясь, словно завороженные сладостно-томным ритмом танца. Они долго топтались на месте, семеня на крошечном клочке земляного пола, плетя ногами сложный узор, исступленно устремив в потолок глаза, полностью отдавшись трепетному экстазу музыки. Туйский танец, поворот за поворотом, нескончаемые повороты… Запах водки! Возбуждение, вызванное присутствием самой смерти… Бдение над младенцем всю ночь, весь следующий день, а то и два дня, три дня подряд, до тех пор пока труп уже не начинал совсем разлагаться. О, душа негра, такая простая и такая загадочная!
Оставленный без присмотра поросенок беспокойно возился в своем закутке. Безутешная мать, причитая, прилежно плясала ритуальный танец, стараясь не спутать ни одного па, — скорбь и удовольствие, слитые воедино! Пыль, поднятая ногами пляшущей матери, медленно садилась на личико младенца, сведенное предсмертной судорогой, с жутко открытыми, невидящими глазами.
Жалко никли увядшие цветы. С охваченных экстазом негров ручьями катился пот. В воздухе витал запах тления и хлева.
— А-ай! А-ай!
И барабанщик неистово бьет в барабан и трещит маракой.
Педро Мигель ушел, не дождавшись, когда начнется всеобщее неистовство. О, как смутно и муторно было у него на душе… В какой нехороший день он принял свое неуместное решение.
Педро Мигель больше не возвращался к тем думам и размышлениям, которые обуревали его во время поездки в Лома-дель-Вьенто, он даже совсем забыл о них — так давно это было, как вдруг однажды, стоя утром в патио перед конторой, где два пеона сушили какао, он увидел всадника, подъехавшего на крепком муле. Это был Эль Мапанаре.
«Что ему здесь надо?» — подумал Педро Мигель, который уже кое-что знал о похождениях этого негра с таким подходящим к его зверскому облику прозвищем; настоящего имени негра никто в округе не знал.
Увидев Эль Мапанаре, Педро Мигель недовольно насупился. Уж больно не нравился ему этот негр. Пеоны, за которыми он внимательно наблюдал, хитро переглянулись. Все это заставило Педро Мигеля насторожиться.
Эль Мапанаре, спешившись, привязал своего мула к коновязи и, позвякивая шпорами и похлопывая себя хлыстом по ногам, направился прямо к Педро Мигелю; мимоходом он поздоровался с пеонами, которые, снова переглянувшись, улыбнулись ему. Подойдя к Педро Мигелю, Эль Мапанаре прямо начал говорить ему об интересовавшем его деле, причем, не обратив внимания на то, что его хмурый собеседник даже не удостоил его взглядом, он, как к старому знакомому, обратился к нему на «ты».