Только тот, чья душа сформировалась под воздействием созидательных сил самой жизни, мог почувствовать то, что почувствовав Педро Мигель, когда понял вдруг, что влюблен в Луисану: только сердце, привыкшее к жгучей ненависти, могло содрогнуться до самых своих затаенных глубин, когда оно узнало, что им овладела любовь. Педро Мигель понял, что судьба желала избрать новую жертву, дабы претворить в жизнь начатое великое дело, и что его жизнь уже не принадлежала ему, ибо должна была стать составной частью неизбежного плана. И Педро Мигеля охватил страх при мысли, что это совершалось наряду с дотоле невиданным половодьем чувств, затопившим его сердце. Вот почему он и обратился в бегство, хотя это было так же бесполезно, как бежать от удара молнии.
Однако трагическая роль жертвы, которую взял на себя Педро Мигель, не была следствием утраты воли, ослаблением чувства. Он ринулся в пропасть, не строя себе никаких иллюзий. Ему надлежало идти вперед, в омут раскрывшейся перед ним драмы, ясно сознавая весь ужас ее и неизбежность. Теперь все зависело от него, и только от него.
Вот почему он тут же решил приступить к осуществлению задуманного плана: обратиться в бегство. Надо было, не медля ни одного дня, уходить… Но, как нарочно, асьенду покинули все пеоны, и Сесилио мог подумать, что это он их подговорил. Тогда Педро Мигель отложил отъезд на следующий день. Но на следующий день надо было спешить с уборкой какао на плантациях, иначе пропадал урожай.
Педро Мигель не хотел оставлять незавершенных работ. Покончив с урожаем, он уже думал, за что бы приняться еще, какие еще дела требовали его присутствия и участия. Но по возвращении в контору его ждала новость: там был размещен manu militari[51] взвод солдат.
Педро Мигель потребовал разъяснений у офицера, и тот объяснил ему:
— Я исполняю приказ моего начальника, майора Антонио де Сеспедес.
Волна гнева захлестнула Педро Мигеля — он вспомнил об оскорблении, нанесенном ему этим человеком: шрам от удара хлыстом по лицу давно зажил, и Педро Мигель не вспоминал об этом позорном случае, он даже забыл о самом существовании Антонио де Сеспедес.
Но теперь кровь бросилась в лицо Педро Мигеля, когда он услышал имя офицера. Снова в его душе вспыхнула затаенная ненависть, но это была не прежняя ненависть вообще ко всем мантуанцам, а к одному определенному представителю этой касты, к офицеру с нафабренными усиками, который нежданно-негаданно встал ему поперек дороги. Для Педро Мигеля не было секретом, что Антонио де Сеспедес сватался к Луисане, и теперь, узнав о его приезде, он сразу подумал, что офицер явился возобновить свои ухаживания. Но к жестоким мукам ревности в душе Педро Мигеля прибавились еще новые терзания; теперь он думал о своем низком происхождении и, весь погрузившись в эти невеселые мысли, отправился в Контору, чтобы еще раз привести в порядок счета, которые должен был передать Сесилио.
По дороге он размышлял:
«Вот так мне и надо, что я сразу не уехал. Не иначе это сделано с согласия Сесилио. Чтобы не увольнять меня в открытую, он, видно, предложил своему братцу понасовать тут солдат, чтобы я сам понял, что я тут лишний, и убрался бы подобру-поздорову… Уж это точно так… А она, наверно, рада-радешенька… Будь проклят тот час, когда мне пришло в голову собирать это какао. Прекрасно могло повисеть на ветках!»
Неподалеку Хуан Коромото вел беседу с Тилинго, так чтобы его мог слышать Педро Мигель:
— Сержант не в счет. Я с ним хорошо знаком и знаю, что ему не по душе служить в правительственных войсках. К тому же, что ты заслужил… — сказав это, он подмигнул в сторону Педро Мигеля, который перебирал счета, и добавил: —…то и получай…
— Ясное дело! Мертвяк — пора отпевать? Угу!.. А как же с начальником, дядя Коромото? Вот где вся загвоздка.
— Этим займусь я сам. Говорят, будто во сне самая что ни на есть лучшая смерть.
— Вы сами им займетесь, дядя Коромото? Сами уладите это дельце?
— А может, его же солдаты.
— Вы думаете, они на такое осмелятся? — продолжал приставать с расспросами Тилинго, давая возможность Коромото изложить план, который предназначался для Педро Мигеля.
— Карамба! Солдаты это солдаты, и делают то, что им прикажет сержант. Тем более что Киньонеса водой не разольешь с его солдатами.
— Угу! — хмыкнул Тилинго. — А может, к слову сказать, для некоторых это и вовсе не под силу — прикончить во сне человека, как вы сказали.
— Ну тогда другим манером. Главное, чтобы взвод, да и те, кто к нему присоединится, а их наберется человек двадцать, были бы готовы завтра или послезавтра. И дай бог, чтоб во главе этих людей стоял такой человек, которого народ любит и которому доверяют, и чтоб даже когда, к примеру, он захочет пойти к черту в пекло, то все б на него глядели разиня рот.