— Кто тебя об этом просил? — прервала его Луисана. — Я одна могу ездить, куда мне надо.
— Я не то хотел сказать, но вы можете думать себе что угодно. Я только хотел сказать, что собираюсь передать Сесилио все бумаги и счета по асьенде, потому что сегодня ухожу отсюда.
— Это ты серьезно? Куда же ты собираешься уехать?
— Куда поведет меня первая попавшаяся дорога.
— Дорога за галунами?
— Это уж мое дело!
— Я так и знала! Ты пойдешь на войну, как все те, кто желает обрести самого себя. Ты говоришь, это твое дело! Прекрасно! И, чтобы ты не думал, будто твое решение застало меня врасплох, посмотри вот это.
И Луисана протянула ему указ о присвоении ему капитанского чина, который она приобрела для него.
— Что это все значит?! — вскричал Педро Мигель, прочитав бумагу и в упор глядя на Луисану.
— Здесь все сказано. Ты теперь уже капитан армии федералистов. Тебе прислал эту бумагу падре Медиавилья.
— Он сделал это сам или вы попросили его об этом?
— Какое это имеет в конце концов значение?
— Да что вы себе забрали в голову! Ну я сейчас выведу вас из вашего заблуждения. Пришли мне эту бумагу падре Медиавилья, я, хоть и не просил его об этом, может быть, свернул бы ее и положил себе в карман, на всякий случай, авось пригодится в будущем, но так как достали ее мне вы, без моего ведома и согласия, то смотрите, что я с ней сделаю. Разорву на клочки и развею по ветру.
Луисана нисколько не удивилась этой выходке, она приняла ее как нечто должное и ожидаемое и только сказала:
— Хорошо. Ты никому не хочешь быть обязанным? Не так ли?
— А для вас это очень важно, хотел бы я знать?
— Я так и думала. Мне это цо душе, Педро Мигель.
Жаркий блеск ее глаз выдал чувство, которое она скрывала от Педро Мигеля даже в этот решительный час жизни.
— Главное, это мне по душе, — вызывающе проговорил Педро Мигель и, достав из кармана бумаги, которые он вез Сесилио, протянул их Луисане:
— Вот что, сеньорита! Езжайте себе одна и, будьте добры, передайте это вашему брату. Здесь отчеты о моем управлении асьендой, и я полагаю, что он сам или любой другой, кто займется этими делами, увидит, что все они в полном порядке. И передайте ему мой привет.
— И только-то, Педро Мигель? Ты расстаешься с ним без всяких объяснений? Разве Сесилио не заслужил другого к нему отношения?
— Он сам найдет всему объяснение, если ему не изменит память.
— Хорошо. Что поделаешь. Ты все-таки уезжаешь. Бежишь от самого себя.
— Убегаю от вас! Это вы хотели услышать? Так знайте, что это так!
Повернув коня, он поехал в обратную сторону.
Луисана смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду. Затем поехала своей дорогой.
На следующее утро приехавший спозаранку Сесилио-старший сообщил новость:
— Aiea jacta est![52] Вчера вечером поднял бунт Педро Мигель и увел с собой взвод Антонио Сеспедеса. С ними ушли также все пеоны.
Сесилио-младший, сидевший с фолиантом в руках, из которого собирался выписать цитату в свою книгу (работа над ней уже подходила к концу), опустил тяжелый том на колени, закрыл глаза и склонил голову на правую руку.
Луисана вышла в галерею и, устремив взгляд на далекие горы, глубоко вздохнула и подняла над головой руки… О, как напоминал этот жест тот, которым она встретила однажды утро в лесной чаще на поросшем мхом огромном камне.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
I
Вся Венесуэла как один человек встала под ружье. Если рассматривать исторические события с внешней стороны, со стороны поступков людей как отдельных индивидуумов, ответственных за свои действия и мысли, то это была политическая борьба либералов с олигархами, и велась она за овладение властью. Но, в сущности, если понимать эти события как проявление жизненной необходимости в историческом развитии народов, то это была беспощадная борьба между рабством, в котором, по существу, все еще находились голодные, озлобленные, но непокоренные народные массы, и привозной цивилизацией теми с виду безупречными законами и конституциями, что были призваны ограждать интересы господствующего класса.
Выдающиеся деятели либеральной партии с беспримерным цинизмом (к которому они прибегали, дабы ни в чем не походить на осмотрительных консерваторов) во всеуслышанье заявили, что в зависимости от обстановки они могли бы с тем же успехом, с каким они подняли знамя федерации, встать под знамена централизма. Но если бы они так поступили, их политическая программа пришла бы в противоречие с самой сущностью движения, и дело приняло бы, пожалуй, совсем иной оборот.