Никто из арестованных на маму показаний не дал. Её окружение, состоявшее из людей гражданских, утонченных, подвергли серьезному давлению, но никто из них против неё ничего не показал.
Главным свидетелем против неё долен был стать близкий к маме Иван Елагин, который был другом её тогдашнего кавалера и активного адресата переписки Бестужева — Станислава Понятовского, которого следствие видело очевидным участником заговора. Но Елагин, утонченный поэт, избалованный сибарит, чудак, который просто должен был всё знать о её участии в заговор, оказавшись под серьезнейшим давлением следователей, ничего против Екатерины не показал, и документов, хоть как-то её изобличающих у него тоже найдено не было.
Так что маму решили допросить. Допрос должен был стать последним средством доказать её виновность в заговоре. Допросить её решила сама императрица. На допросе она давила на неё, требуя признать вину, но мама держалась стойко. Улики и показания, которые хоть как бы свидетельствовали против Екатерины, отсутствовали, и императрица поняла, что мама в заговоре не участвовала.
Противники мамы отступились, и только Петр Федорович по-прежнему пытался активно сжить её со света, требуя для неё всяческих кар и придумывая аргументы в её виновности. Это выглядело настолько мерзко, что сначала Разумовский пытался его остановить, а потом уже сама Елизавета велела Петру замолчать. В общем, дело у отца не выгорело, а для мамы все-таки всё обошлось без наказания.
В армию назначили Фермора, тот захватил восточную Пруссию, а потом направился на Берлин. Однако после неудачной осады Кюстрина и жесточайшего сражения наши войска отступили. Война…
А у нас в столице жизнь текла своим чередом. Я ещё более сблизился с мамой, лишенной своих друзей, высланных из столицы. Мне хотелось быть рядом с ней и хоть чем-то помочь. И я старался поддержать её и сказал:
— Мамочка, я буду с тобой рядом! Всегда буду! Я твой сын и ты всегда для меня моя любимая мамочка!
— Спасибо, сын! Только ты рядом! — мама плакала, мне тяжело было смотреть на неё сильную и красивую, но такую измученную, и я просто прижался ней и только и думал передать ей свое тепло, свою поддержку…
Я начал просить у императрицы начать учить меня, и учитель был мне назначен. Некто Федор Бехтеев, который был довольно крупным дипломатом, но кроме того имел известность как учитель племянницы тетушки Анны — Екатерины Воронцовой.
Вот странный же тип мне попался. Он, конечно, хочет как лучше, старается, но выходит какой-то кошмар: обучение чтению, письму и счету с помощью солдатиков, подсадные соученики — типа неграмотные издание газеты для меня лично. И притом ещё и «сапог» он, как папа мой в прошлой жизни таких персонажей называл. Иначе военный штафирка, который кроме устава ничего и не знает.
Мне его, конечно, жалко было, но раздражал меня этот дядька — сил нет. Я же внутри взрослый уже человек, а он со мной как с младенцем. Нет, всё было бы, наверное, правильным, если бы на моем месте был бы истинный Павел, но мне реальному хотелось учиться быстрее, легализовать свои знания и получать новые, набирать авторитет и опыт в этом мире, развиваться, а он мне, по сути, мешал. Но тетушка Елизавета, как я её стал называть, менять моего воспитателя категорически не хотела, не слушая ни меня, ни Разумовского, так что пришлось мне смириться с ним, попробовать хоть как-то ускорить свое обучение. Терпеть и терпеть — стараться получить как можно больше от него.
С приходом Бехтеева решили удалить моих нянек, мол, пора учить царевича без женского коллектива вокруг. Кого куда распихать: кого помоложе — в другие семьи, а кого постарше — в монастыри на призрение. Тут я пошел просить за свою старую нянюшку Марфу — монастырь бы она не пережила. Приказ тети был тверд, никто против её слова идти не хотел, пришлось к ней идти.
Странно было, я её прошу о старушке, говорю как ей тяжело в монастыре будет, что жалко её, что хорошая она, а императрица только смотрит на меня таким долгим-долгим взором и молчит… Так я тогда и не понял, что же она решила, но её действия сказали за себя сами — Марфу оставили при дворце. Мы с ней иногда гуляли по саду, и старушка долго рассказывала мне про своё детство, про папеньку, маменьку и братца Петеньку…