Писателю теперь сидеть здесь невтерпёж; он вскакивает, хватает бумагу и уносится: но не потому, что львы победили, а потому, что они совсем его не слушали.
Стоит ли вообще слушать других? Кто-то скажет одно, кто-то – другое, а вы и мечетесь между берегами, как мог метаться бедный писатель. Да и о чём писать? Одна природа знает, что вам понравится больше: молоко или узор.
****
Существуют ли в нашем необъятном мире те, кого ни разу не покидало вдохновенье в те самые минуты, когда он почти дописал, или работа, казалось бы, кипит? Те, кто в любом состоянии, при любой погоде, в любом месте способен писать о том, что тревожит его душу? Наверное, в этом смысле мы все равны.
Возьмётся писатель за перо, или за ручку; как я вам уже говорила, вообразите себе всё, что угодно. Диво-дивное выходит на бумаге: мысли фейерверком искр разлетаются, и не может писатель оторваться. Почти дошёл до развязки, исписал уйму листов, и вся его чёрная, грязная квартира завалена ими так, что хоть стены ими обклеивай вместо обоев.
И тут у бедняжки словно выпнули табуретку: раз – и всё, вдохновение пропало. Мысли прут, словно одежда из переполненного шкафа, и писатель знает, что ему делать, но ни слова выдавить не может.
Сидит и страдает, и отвлекается: то собака пробежит на улице, громко залает, так, что спугнёт вот-вот появившееся желание; то заметит вдруг на полке слева (или справ) толстый слой пыли, и в нём проснется желание прибраться; нет, надо писать! Только повернётся, возьмёт ручку или перо, и тут понимает: всё, уже не знает, зачем сел.
Тут писателю стало совсем плохо: он выронил ручку, откинулся назад, и – упал замертво.
Конец