Открыв это для себя, Вардий стал, с позволения сказать, патрокличать и пиладствовать для Пелигна: прилепился к нему душой и телом, стал его «возницей», секретарем, глашатаем, поверенным, старостой в амурных садах, своего рода историком его любовных похождений. Верой и правдой служил ему более тридцати лет, забыв о себе и своих дарованиях. «Я ведь тоже поэт, и много у меня разнообразных талантов! — скорбно и радостно восклицал Гней Эдий. — Но всё принес на алтарь! Всё кинул к ногам его и Венеры!..»
Именно — на алтарь, Луций! Ибо, обожествив Пелигна, он, Вардий, стал как бы его фламином, пелигналом, если тебе будет угодно.
VI. Забегая вперед — хотя я не люблю забегать вперед, но здесь приходится, чтобы тебе, Луций, было понятнее, — забегая вперед, скажу, что Вардий был не одинок в своем прославлении Пелигна, в постоянном воспоминании о нем, в попытке создать некую как бы коллегию друзей и поклонников этого великого человека. Многие люди, преклоняясь, скорбя и тоскуя, учредили своего рода тайные общества, фиасы, гетерии или триклинии — они их по-разному называли.
Фортуна, искушая и наставляя, последовательно знакомила меня с руководителями трех таких тайных сообществ: в Гельвеции — с Гнеем Эдием Вардием, в Германии — с Педоном Альбинованом, в Риме — с Корнелием Севером. Каждый из них претендовал на то, что был самым приближенным, самым доверенным, единственно истинным — прости мне это неуклюжее выражение — другом Пелигна, или Амика, или Публия… Опять чуть было не назвал то его имя, по которому его знает весь мир…
Стало быть, хватит забегать вперед!
Свасория седьмая
Приап
I. Гней Эдий Вардий обещал известить меня о дне следующей встречи и выполнил свое обещание, за день до нашего свидания прислав ко мне не одного, а трех своих слуг.
Рано утром к дому Гая Рута Кулана — ты помнишь, это был наш новый хозяин (см. 2, I) — пришел старый раб неопределенной национальности — тот самый, который в последний раз выпроваживал меня из экседры (см. 5, XVI). Он сообщил, что на следующий день я приглашен на виллу Гнея Эдия. Но времени не уточнил.
В разгар школьных занятий, когда я сидел на уроке, в класс бесцеремонно вступил здоровенный детина, по виду фракиец, и, не поздоровавшись с учителем, даже не посмотрев на него, подошел ко мне, отвесил поклон и торжественно объявил на довольно-таки чистой латыни:
— Хозяин ожидает молодого господина за час до полудня. Просит не опаздывать.
Я испуганно посмотрел на учителя Манция и нарочито громко возразил:
— Я не могу. У меня занятия.
Посыльный умильно улыбнулся, как улыбаются малому ребенку, болтающему разные глупости, и, вновь окаменев лицом, провозгласил:
— Завтра. За час до полудня. Нельзя опаздывать.
Я растерялся. И за меня ответил учитель Манций:
— Обязательно придет! Я прослежу! Передай досточтимому Эдию Вардию мой привет и мои наилучшие пожелания.
Не стану описывать те укоризненные замечания, которые я выслушал от Манция по окончании уроков: дескать, когда такой человек приглашает, когда мне, и в моем лице школе, оказывается подобная честь… ну, и так далее…
А вечером было третье явление. Ко мне домой от Вардия пришла молодая рабыня, по виду гельветка. Она вызвала меня в прихожую. Из прихожей вывела на улицу. Попросила отойти подальше от двери. И сказала:
— Завтра за час до полудня… Но лучше приди немного пораньше… Скажи, что тебя ждут в купидестре… Завтра. Ты помнишь? Ты не забудешь?
Вроде бы, простые слова и ординарное сообщение. Но между предложениями она делала длинные паузы. И, произнеся первую фразу, стала гладить меня по голове. После второго предложения надвинулась на меня и своим телом прижала меня к стене. После третьего — стала губами искать мой рот. А бормоча «Завтра. Ты помнишь? Ты не забудешь»… Нет, не стану описывать ее телодвижения! Я отстранил ее. И она тут же исчезла в сумраке вечера.