Якоб сидел на стуле с изящно изогнутыми подлокотниками, светлая полотняная обивка, ореховое дерево, конский волос. В дверь снова заглянула Мод, покачала головой.
— Пусть у истории нет ангела-хранителя, но на кого-то надо полагаться, не так ли? Я согласен, со всем согласен, — продолжал Бентхэм. — Но отчего же нет такого закона, отчего нет закона о равноценной компенсации? Зачем требовать того, что утрачено? Настаивать на том, чего не исправишь? Исправить ничего нельзя.
Вот что он искал: картонную папку, перехваченную резинкой. Красная пересохшая резинка разлетелась на части, когда он попытался ее снять, и шлепнулась на пол. Бентхэм наклонился, но резинку с пола не поднял. Мод в третий раз сунулась в дверь с телефоном в руке, энергично кивая и делая Якобу знаки. Бентхэм тоже кивнул, подтверждая: хватит, мол. Обернулся к своему столу, бормоча и ворча, словно его отрывали от важных дел. Но, похоже, еще и посмеивался. «Над чем? — спрашивал себя Якоб. — Что это было?»
Спустя два часа за ним зашел Элистер; с Изабель он уже поговорил. Вообще они — Якоб и Изабель — решили встретиться сегодня пораньше, купить наконец-то туфли, а еще теплое одеяло, такое никогда не помешает, хотя погода сегодня отличная, атмосферное давление высокое, на завтра тоже обещали солнце, и вот она, весна, скоро уже весна. Но Якоб забыл про их уговор. Из библиотеки слышался шум пылесоса, уборщица Джильман приходила с восьми до девяти и часто засиживалась у Крэпола, ведь она не торопится, ведь она, по ее словам, терпеть не может долгую дорогу до Финчли. Элистер утверждал, что она надеется где-нибудь еще посидеть, перекусить с Крэполом. Он, дескать, встретил их вместе в Британском музее, или это было в Коллекции Уоллеса? «Славная парочка», — хихикнул Элистер, когда они шли мимо библиотеки. И вообще Крэпол из ваших, родился в Германии, всегда простужен, но исключительно любезен и, кстати, сегодня долго беседовал с Изабель, которая заходила часа два назад за Якобом, но узнала, что тот очень занят, и велела ни в коем случае его не отвлекать. «Крэпол ей объяснил, — радостно и по-кошачьи лукаво продолжил свой рассказ Элистер, — что не стоит волноваться по поводу войны: будет, не будет». Хотя сам он, Элистер, должен добавить, что террористические акты тем самым откладываются, но не отменяются. А сегодня вечером он предлагает втроем сходить в Национальный кинотеатр, где такое уютное кафе. И хлопнул по плечу Якоба, уставившегося на него в полном изумлении.
В шесть часов Изабель, распрощавшись с библиотекарем Крэполом и с Элистером, вышла на Девоншир-стрит, миновала высокие ее дома и свернула на юг. На Бэйкер-стрит она выпила кофе, а потом направилась к Темзе, перешла через мост Ватерлоо, где тротуар был еще не уложен, но уже открыт для пешеходов, к Саут-Бэнку, далее мимо Национального театра, мимо Национального кинотеатра. Торговцы книгами собирали свой товар, свои лотки и столики, а она пошла вниз по течению реки, мимо песчаных отмелей, откуда в былые времена связанных преступников бросали в воду. Саут-Бэнк во время войны сровняли с землей, но как в это поверить? Бомбы, вспышки, горящие верфи, полыхающие дома? Вот она, галерея Тейт-Модерн, огромная, коричнево-черная, почти без окон. И дамы в коктейльных платьях, розовых и светло-зеленых, показываются у входа; какой-то господин в элегантном костюме двигался прямиком на Изабель, но в последнюю секунду все-таки уступил ей дорогу.
Сумерки растворились в темноте. Лондон на другом берегу вспыхнул огнями. Мимо проплывал собор Святого Павла. Окна домов на берегу поблескивали, словно корабельные иллюминаторы. Бегуны, прохожие, парочки обгоняли ее, останавливались у балюстрады, смотрели на воду. Мальчишки крутили педали, подпрыгивая и взлетая, выкручивая фортели на маленьких своих велосипедах. Собаки рвались с поводков, напрасно пытаясь утащить за собой хозяев, и двое детишек, тоже на поводках — бегунках, учились шагать впереди родителей. Якоб и Элистер ждут ее с восьми до полдевятого в кафе кинотеатра. И вот опять перед ней галерея Тейт, у входа стоит старик, что-то приговаривает, зачесывает волосы, склонив голову набок, внимательно смотрит на дверь, которая открывается сегодня в последний раз, выпуская плотного чернокожего человека с большой связкой ключей, чтобы тот покрепче запер ее. Теперь пора. Изабель поправила вельветовую юбку, перевернувшуюся на девяносто градусов, не меньше, глянула на кроссовки, подняла левую ногу, правую ногу — белый цвет давно стал грязно-серым. Нечего откладывать, завтра надо купить туфли, заодно и одеяло.
— Ага, вот и ты. — Зеленые глаза Элистера радостно вглядывались в ее лицо, а Изабель потянулась к Якобу, чмокнула его, но не в губы: он неловким движением попытался сохранить равновесие на высоком стуле, рукой задел ее плечо, и поцелуй пришелся на висок. — Надо нам всем пойти на концерт, — заявил Элистер. — Джон Адамс, Джон Зорн и Джон Вулрич.
— А когда концерт? — спросил Якоб без всякого интереса.
Элистер заглянул в программку:
— Уже начался.
И оба вопросительно посмотрели на Изабель.
— Мне и тут хорошо, — отозвалась она, смутно почувствовав разочарование. И подумала: «А в мире будто бы ничего не происходит».
Якоб ослабил узел на галстуке, встал и пошел за сидром для Изабель.
Позже, когда они ждали поезда на станции «Черинг-Кросс», она вдруг увидела, как по рельсам бегают мыши, суетятся, прячутся за рекламными плакатами.
— Черные мыши стали бы серыми, если их помыть, — поделилась она с Якобом, в волнении поглядывая, не идет ли, наконец, поезд.
«Только с мышами ничего не случится, с ними никогда и ничего не случается», — думал Якоб, также охваченный нетерпением. На остановке «Кентиш-Таун» он вышел совсем раздосадованный и попытался ее поцеловать. Эскалатор опять сломался, и им пришлось преодолеть сто семьдесят пять ступеней вверх. А наверху, приклеенные на стекло лицом к улице, висели два объявления. Одно о розыске, другое — обращение к возможным свидетелям нападения на человека со смертельным исходом.
— Да ведь это было вчера! — воскликнула Изабель.
Якоб рассматривал лицо молодой женщины на втором листке. Явно младше Изабель, однако и он разволновался, уверившись в этом, — несомненно на нее похожа. Разыскивается, вот уже год разыскивается. Он прочитал: «Мэй Уоррен, двадцать шесть лет, рост один метр шестьдесят девять сантиметров, волосы темно-русые, особых примет нет». Он обернулся к Изабель, чтобы взглянуть на родинку на ее щеке, но она была далеко впереди, постояла в дверях, собираясь выйти, шагнула на улицу и прошла несколько шагов, так что он ничего не рассмотрел.
«Здесь не хватает ненужных мелких вещиц», — размышляла Изабель, протирая пыль. Возле небольшой стереоустановки штук двадцать дисков, на комоде кувшин для цветов и вазочка, куда Якоб кладет деньги на хозяйство. Под камин заходит, словно срастаясь с ним, светлый ковер, а решетка черная, из кованого металла. На полке два подсвечника. Легкий запах клея все еще держится в воздухе: ковровое покрытие сменили незадолго до их переезда.
На ее столе ноутбук. Каждый предмет на своем месте. Детское издательство заказало ей визитные карточки, работа почти закончена. Изабель села за стол, еще раз проверила параметры. Сделала другой эскиз: бегущий ребенок в коротком плащике. Вспомнила рисунки Андраша, вывезенные из Будапешта, где человечки бегут по улицам, а на перекрестке проваливаются в яму или взрываются. Буря снесла крышу дома, у окошек стоят жильцы, а на углу замерла пожарная машина, и пожарники отворачиваются.
Изабель вскрикнула от неожиданности, когда в соседней квартире что-то грохнули об стену. Стул? Телевизор? Истерический смех, чей-то голос, нарастающая, как у сирены, громкость. Женского голоса Изабель там никогда еще не слышала. В ужасе она смотрела на стену, где появилась маленькая трещина, но стена все-таки не разверзлась, и наступила тишина. Тихо и тихо, а Изабель сидит в напряженном ожидании. Красная тушь, черная тушь. Бумага, плотные листки. Она сдвинула компьютер, отвернула крышки у баночек, прислушалась. Вроде какой-то тонкий голосок, жужжание, а может — другой звук снаружи, издалека, самолет, какой-нибудь самолетик садится, или что там еще. Пожарная машина не показалась из-за угла, ничего не произошло. Только дверь хлопнула.