— Вообще-то Хельдорф действительно помог нескольким людям, — раздумчиво сказал Бентхэм.
— А Миллер, — рассказывал дальше Якоб, — съездил в Берлин своим ходом, побывал на озере Штехлин, где у них был загородный дом, и всюду его встречали по-хамски. А в Трептове он был потрясен еще и состоянием дома: все запущено, дом разделен на несколько квартир, на первом этаже и в подвале магазин торгует оргтехникой и компьютерными играми. Миллер переслал мне копию письма от этого самого Крюгера, письмо бойкое и наглое, тот решил действовать методом запугивания. Теперь думает нанять адвоката, а именно — Бульта, это имя выплыло из-за скандалов с земельными участками в Зеехофе, он тогда добился внимания прессы к демонстрантам.
— С земельными участками в Зеехофе? Похоже на израильские дела, правда? — спросил Бентхэм. — Как Израиль поступал с палестинцами, так евреи, вернувшись, поступили с немцами, поселившимися на этих участках.
Якоб кивнул:
— А Крюгер в Трептове ссылался на приоритет инвестора, хотя ввиду плачевного состояния дома это просто смешно. Думаю, Бульт от него откажется.
— Ну, знаете, римского права пока еще никто не отменял. — Бентхэм пожал плечами. — Право собственности по давности владения, так это у вас называется, да?
— Надо бы мне туда съездить, — неуверенно сказал Якоб.
Бентхэм смотрел на него очень внимательно:
— Вижу, эта идея вас не вдохновляет? Но вы ведь хотите остаться у нас? Тогда займитесь всерьез этим делом. Подготовьтесь поосновательней. Так будет лучше, да и вам полезно.
Он наклонился, полез в ящик стола и поднял голову, только когда Мод постучала в дверь. Однако искала она Якоба. Сияя так, будто не знает, куда деться от радости, Мод сообщила:
— Ваша жена ждет внизу! Я сказала: он сейчас же спустится. — Последние слова секретарши явно были обращены к Бентхэму, тот одобрительно кивнул и опять взглянул на Якоба:
— Вот и ладно, пройдитесь немного. Это всегда на пользу.
Изабель стояла у входа, вцепившись рукой в лестничные перила, явно волнуясь, и Якобу стало не по себе. Он вывел ее за дверь, взяв за талию, но поцеловал только на улице. Приятно взглянуть на ее нежную кожу и родинку — как ему казалось, жившую собственной жизнью, подобно зверьку, который может и приласкаться, и в любую секунду шмыгнуть в свою норку.
— Изабель!
Он пытался понять, в чем дело. Изабель взглянула на него смущенно:
— Не хотела тебе мешать, просто утро у меня такое странное…
— Да ты мне нисколько не мешаешь.
— Ну, прийти в контору, и без предупреждения… Я из-за вчерашнего. Беспокоилась о тебе.
— Обо мне? Почему?
Якоб! Пойдем сейчас домой? — вдруг предложила она.
Он удивился звуку ее голоса, негромкому и звонкому вместе. «Пойдем домой?» Тело ответило на это предложение скорее, чем мозг. Она хочет домой, хочет с ним в постель. Знал, что она права, и как это просто — взять да и пойти домой, смыть следы угрозы и поражения, забытые только благодаря разговору с Бентхэмом. Как это просто — оказаться вместе в постели, пусть и без вожделения, без страсти, зато с нежностью. Ведь они женаты, и это их любовь, и вместе они могут посмеяться над тем позором, который ему хочется стереть из памяти.
— Да ладно, просто они идиоты, и всё.
Она неуверенно кивнула. Якоб продолжил:
— А давай вечером где-нибудь поужинаем? У меня еще дела. Или ты боишься одна?
Дойдя до конца улицы, Изабель опять обернулась, помахала ему. Якоб поднялся по лестнице, но Дверь в кабинет Бентхэма была заперта, не прикрыта, а по-настоящему заперта, и Якоб как кольнуло: наказан.
Дело о железной дороге оказалось сложным и интересным. «Какая у тебя компания? Веселая? Железнодорожная?» — смеялся Ганс, когда они созванивались. «Ну да, а как еще перевести Railway Company"?» Он встретился с клиентом, типично по — немецки убежденным в успехе предприятия на том основании, что поезда у него не будут опаздывать, не будут стоять на путях и уж тем более сходить с рельсов, когда опала осенняя листва или навалило снегу ровно на один сантиметр. Это был крупный человек, лицо туповатое, одышка, добродушный, но и небезобидный. Элистера и Энтони разбирал смех, как только он появлялся в конторе.
Большую часть дня Якоб провел за чтением, заказав у Крэпола целую стопку книг по истории, а тот от себя приложил еще несколько изданий:
— Байор, вот Байора вам непременно надо прочитать, и еще Фридлендера, — правда, вышел только первый том, но это одна из лучших книг по теме.
И Крэпол расчистил целую полку для Якоба, чтобы сложить все вместе — и книги, и распечатки про землю на Лейпцигской улице в Берлине, про застроенные участки.
— Я никогда еще так много не занимался Германией, — поделился Якоб по телефону с Гансом, — и спрашиваю себя: не стоило ли мне изучить все эти книги еще в Берлине?
— А почему бы и нет? — ответил, заинтересовавшись, Ганс.
И Якоб зачитал ему из книги Фридлендера «Третий рейх и евреи» отрывок, где дети в июне 1938-го штурмуют и грабят ювелирный магазин, а самый маленький мальчик плюет в лицо еврею-хозяину.
Вскоре после обеда Якоб стал, как обычно, поглядывать из окна на небо, следить за скоростью облаков, и синевой в разрывах между ними, и за солнцем — ожидается ли хороший вечер? Ранний вечер, для Бентхэма любимое время прогулок. Дождь ли, ветер ли — ему безразлично, но Якоба он приглашал только в хорошую погоду, и они шли вместе через Риджентс-парк, до зоопарка и назад. И не поймешь, хочет он доставить удовольствие Якобу или сам ищет его общества. Якоб держался на полшага сзади, Бентхэм уверенно двигался вперед, лишь иногда поворачивая голову вправо или влево, так что Якобу были видны его профиль, выступающие брови, нос, полные губы. Как несоразмерны черты его лица, как тяжелы, но все равно кажутся привлекательными. Бентхэм не мог не заметить, что Якоб пристально его рассматривает, но виду не подавал, зато с удовольствием отпускал замечания обо всем на пути: о цветах, прохожих, деревьях, собаках, которые боевито бежали навстречу, но при виде Бентхэма сразу начинали вести себя уважительно, прилично и вилять хвостом. Якоб улыбался всему, на что Бентхэм ни укажет, — уткам, целовавшимся на газоне парочкам, беспокойно метавшимся волкам в вольере зоопарка. Улыбался, как ребенок, и сам это понимал, и был этим смущен. Якоб любил Риджентс-парк, но если приходил сюда один, потому что моросил дождь, или Бентхэм не явился в контору, или по воскресеньям, то прежде всего надеялся встретить Бентхэма и высматривал его костюм — как правило, светлый, чуть тесный в плечах, что подчеркивало узкие бедра и пропорциональность сложения, элегантность облика этого человека, выступавшего танцующим шагом — или шагом танцующего медведя? — очень быстро, быстрее, чем можно бы предположить, и погруженного в свои мысли, но готового заметить все, что казалось ему приятным или забавным.
Элистер время от времени отпускал замечания по поводу этих прогулок, когда поднимался к Якобу на четвертый этаж или они выходили вместе обедать. Правда, он расспрашивал и о Миллере, и о розысках Якоба, но видно было: явился разузнать, перепроверить, закидывал словечко как удочку, уверенный, что Якоб клюнет. Присутствие Бентхэма на том же этаже нисколько не смущало Элистера, и по легкомыслию своего характера он даже не старался говорить потише. Безобидный, как считал Якоб, но на свой лад и злой, будто хочет вычерпать до дна свою любовь к Бентхэму. «Птица с выпавшими перьями, — говорил Элистер о Бентхэме, — и крылья поникли, несмотря на явную неколебимость его тщеславия, а ведь тщеславие основывается на остроте ума, в том числе и в юридических вопросах». Это он сказал уже на выходе. А в другой раз сказал так: «О, какое наслаждение доставляет это Бентхэму — сбивать с толку человека, молодого человека!
Впрочем, Бентхэм вообще любит путаницу. Точность нисколько не способствует размышлениям о юридической казуистике и истории, о юридических способах развернуть обстоятельства вспять, о репарациях как хитроумном продолжении истории». А однажды заявил, что репарации вообще дело странное и Якоб, наверное, согласится с тем, что возраст имеет к этому вопросу непосредственное отношение; счет убытков и их покрытие — вот что следует Якобу иметь в виду, как и смерть прекрасного возлюбленного вкупе с разумным рассуждением, отказом от борьбы по причине ее безнадежности. К чему относилась последняя фраза, Якоб поначалу не понял, однако заподозрил, что речь идет о Мод и ее заботливом отношении к Бентхэму, казавшемся ему уместным и проверенным годами.