Как вдруг ключ разом повернулся, и воздух ворвался в комнату, и запахи, и тепло; на улице было теплее, чем в квартире. Полли пролезла в щелку, спустилась на две ступеньки вниз, остановилась и повернулась к Саре. На террасе столик, маленький столик, перевернутый набок. За ним можно было сидеть и ужинать вместе, теперь, когда у них сад. Таково было обещание: все четверо за столом. Когда умерла мамина тетя Марта, отец посадил Сару на плечи, пошел в этот сад и сказал, что тут они будут жить. Сплошь обещания. Отец говорил, только они переедут, и Сара пойдет в детский сад. Но потом все осталось по-прежнему, отчего? Оттого, что не росла и сама, наверное, виновата. И Дэйв не возвращается.
Возле стола — трехногий стул, а внизу валяется ее старый мишка Тод. Однажды он пропал, и Дэйв уверял ее, будто Тод уехал далеко-далеко, сел на поезд и уехал. Дэйв хотел ее утешить, но вот он, мишка. Половина под столом, половина под стулом, весь разбух, а живот даже лопнул; она и смотреть не стала. Сделала шаг, вытянутой рукой придерживая дверь, потом еще шаг и еще, вот она на верхней ступеньке, вот на следующей, а Полли дошла до конца газона и принюхивается к какому-то растению у ограды, там, где солнышко. Трава влажная, это Сара почувствовала сразу, выйдя в одних носках, без обуви, хотя вообще-то в носках нельзя выходить на улицу, и она ступала осторожно, аккуратно, а вот валяются пластмассовое ведерко и маленький зеленый совок, и она подумала, не снять ли носки, чтобы они не промокли и не испачкались. Рядом с ведерком что-то блестит, крупный осколок стекла, донышко бутылки, и тут же — крошечная лошадка, темная с белым пятном на голове, с черным седлом. Сара осторожно протянула к ней руку. Это и вправду лошадка! Поставила ее на ладошку, крепко сжала руку, потом растопырила пальцы и ждала, что та начнет карабкаться вверх наподобие божьей коровки. Нет, лошадка на месте, о четырех ногах. Сара установила ее на ладони понадежнее, и лошадка галопом поскакала к краю. Вот попробуй, отпусти ее, так она и умчится прочь по холмам и равнинам, за теплым пахучим ветром, мимо огромного, размером с дерево, цветка, между высокими травинками, по бесконечной степи и прочь, и прочь. Осколок стекла оказался озером, и Сара, держа под уздцы лошадку, отвела ее на водопой, дождалась, пока лошадка утолит жажду, вскочила в седло, и они помчались вдаль, быстрее, быстрее, до самого палящего солнца, где их караулит огромное чудище, когтистая зверюга с длиннющим хвостом, и хочет забить насмерть. Но они увильнули! Быстрый, умелый бросок, и вот они в безопасности, за холмом, откуда виден жуткий зверь. Это дракон. Тихо улегся, хочет обмануть, и только пыхтение выдает его: не спит. Бока вздымаются и опадают, лежит себе спокойно, без страха, вот бы найти меч и зарубить дракона, нанести ему страшную рану, вот бы смелости, вот бы отваги! «И смерти навстречу, чего нам бояться!» — прошептала Сара, ободряюще погладила вздрагивающий лошадиный круп, даже запела потихоньку песенку, а чудище вдруг доверчиво растянулось в траве, засопело, заснуло. «Мы на дороге в ад, мы проваливаемся, а вы туда же, — шептала Сара, гладя вздрагивающую лошадку, успокаивая. — Но мы не сдадимся».
Наградой — свобода, наградой — золотой клад, и любое желание исполнится. Драгоценные каменья и волшебное дерево, под которым лежит чудище. Дерево — дотронешься и поклонишься, и все желания сбудутся, но под ним чудище. И оно живое! «Убить, убить», — шептала Сара лошадке, а та дернула головой, взмахнула гривой и тихонько заржала, соглашаясь. «Убить одним махом! Пока оно спит, а если проснется — конец. Одним махом!» — повторяла Сара, оглядываясь, вспоминая слова Дэйва, слова отца — мол, на всякую свалку своя палка, и вот она, дубинка, лежит наготове, толстая короткая ветка, и Сара схватила ее обеими руками, взметнула над головой, и у Полли задрожали усы, она то ли мяукнула, то ли мурлыкнула и открыла глаза. «Вот оно, чудище, — шепнула, вздрогнув, лошадка, — убей его, чтобы расколдовать, видишь его глаза: ты никогда не вырастешь, не повзрослеешь, стоит только в них взглянуть, а чудище открыло глаза — темно-зеленые, сонные, хочешь в школу пойти, как все остальные…» Раздался легкий звук, будто Полли хотела что-то сказать спросонья, но лошадка умоляла Сару, и Сара подняла руки, взметнула их в небо, чтобы нанести удар врагу, поднявшему голову и готовому отразить атаку, вытянулась во весь рост, вот еще шаг, один-единственный шаг вперед — и удар.
Вопль, визг Полли разорвал тишину. Шерсть встала дыбом, Полли рванулась к дереву, шипя, вскарабкалась на нижнюю ветку, но не удержалась, скользнула вниз: мешала перебитая задняя лапа. С трудом преодолев прыжком малое расстояние, отделявшее ветку от стены, и опять взвизгнув от боли, она полезла по стене вверх, а наверху явно почувствовала себя увереннее. Принялась лизать заднюю лапку, не спуская глаз с Сары. А та стояла внизу, вытянувшись, задрав голову, и по лицу ее текли слезы. Ничего, кроме ужаса, ледяного и острого страха не испытывала она, глядя на Полли, скорчившуюся, шипя, наверху. Сара опустила руки, ледяные руки, будто кто-то облил их белой краской, белой ослепительной краской, от которой перехватывало дыхание, как тогда, когда отец в шутку сунул в ведро с краской ее руку до самого плеча, «чтобы ты не потерялась, чтобы мы тебя сразу узнали». И вот она стоит.
Наклонилась к темной лошадке, зажала ее в ладони, рывком забросила за стену, но уже поздно. Полли вздрогнула, отползла подальше, как можно дальше от Сары. И только теперь Сара заметила, что в доме рядом открыто окно и за ней наблюдает соседка. Та никак не давала о себе знать, стояла и молча смотрела. Прошло очень много времени, прежде чем она высунулась из окна, чтобы лучше видеть происходящее, и крикнула:
— Что случилось? Тебе помочь?
Сара сидела на корточках в траве, обняв руками плечи. Солнце тем временем спряталось в облаках. Трава отдавала влагой и холодом. Сара трясла и трясла головой, но не двигалась с места. Вон там Полли. Хотелось Полли кое-что сказать, извиниться, хотелось позвать ее и приласкать, утешить, но Сара не могла выдавить из себя ни звука, а Полли тихонько и ровно повизгивала, подвывала, ни на миг не замолкая. Сара слушала. А потом наклонилась, и ее вырвало, один раз, второй раз; желтая, горькая слизь, в траве желтое пятно и пахнет горечью. Живот болит, Сара прижала руки к животу, не решаясь зарыдать, глотала слезы, отползла подальше от вонючего пятна, но головы не поднимала. Срам, вот он — срам. Дэйв сразу поймет, что случилось. И уйдет, на нее даже не взглянет. И не вернется. А где-то тут Полли. Но как тихо. Может, она умерла? Может, она, Сара, тоже умирает. Как холодно. Вот первые капли дождя, крупные, холодные как лед. Сара не шевелилась. Вскоре она совсем промокла, скорчилась, ничего не ощущала. Только заметила короткий ливень, он быстро прошел, и еще захлопнулось окно в соседнем доме. А затем в том доме открылась стеклянная дверь, ведущая в сад.
29
Зачем им сад, они и сами не знали. Узкая полоска газона постепенно превратилась в лужайку, потому что траву они не косили; у ограды росли кусты боярышника. Стена оказалась выше, чем думала Изабель. Она вытянула вверх руку, коснулась карниза, но удержаться не смогла. Постояла так минутку, попробовала подтянуться, но соскользнула вниз. Пошла в дом за стулом; ножки утонули в земле, но все же так лучше. С третьей попытки нашла опору для правой ноги и зацепилась руками, опять подтянулась и, кажется, добилась своего, но вдруг сорвалась, ударилась подбородком, потом локтем об ограду, стул повалился набок, а Изабель в мокрую траву. Боль она почувствовала только тогда, когда снова поставила ногу в ненадежную выемку и оттуда посыпался сухой раствор, а она попыталась расковырять дырку поглубже и, наконец, зацепилась, закинула левую ногу на широкий верхний край ограды. На локте ссадина, и от острой боли, сквозь ребра проникающей даже в легкие, перехватывало дыхание, но благодаря этой боли связалось воедино все, что в последние месяцы существовало по отдельности: смутные страхи, и надежды, и разочарования, уловленные крупной сетью. Да, петли широки, но в сеть попались ее замужество и бюро, рисование и Лондон, Элистер и Джим и еще звуки из соседней квартиры. Наверное, надо начать все сначала, и тогда рисунки поведут ее по следу.