Заберется, бывало, к нам на печку дедок, ну и пошел разные сказки да бывальщины сказывать. Это чтобы не хныкали и про голодуху забыли.
Раз и говорит так:
«Потерпите, ребятенки, потерпите. Придет и наше времечко светлое. Послушайте-ка, о чем вот сказывать стану. Про трубку Степана свет Тимофеича, атамана Разина.
Когда удалых-то молодцов атамана царские слуги осилили да самого Степана Тимофеевича схватили, он взял да неприметно так от стражи и бросил в траву свою трубку. Смекнули? Не хотел атаман, чтобы трубка его недругам злым досталась».
И лежит будто эта трубка теперь на Синей горе при самой что ни есть дороге. Кто ту трубку атамана покурит, станет как бы заговоренный, и все клады в Жигулях ему откроются, и все богатства, какие земля в себе хоронит, как на ладони объявятся.
Зачнем, бывало, мы деда тут тормошить да выспрашивать про трубку эту самую и про Синюю гору. Где та гора находится и почему трубку никто не сыщет. Эге!
А дедок сощурится, глянет на каждого из нас весело да с хитрецой, попыхает трубкой своей и скажет:
«Да вот в чем беда, ребятенки, забыли люди, где Синяя гора, в каком месте находится. Гор-то в Жигулях — вон их сколько, а которая из них Синей прозывалась раньше, попробуй угадай.
Лежит атаманова трубка и по наше время на Синей Горе, и кто знает, сколько еще годов пролежит, пока человек такой сыщется — упорственный да храбрый, чтобы отыскал ее. Да я так себе разумею — ждать надо. Сыщется такой человек, это как есть. Я чую, помру скоро, а вы непременно доживете до той поры. Найдется атаманова трубка. Быть ей в надежных руках».
Вот чего сказывал когда-то дед Никанор про трубку атамана Разина. Сказка — она будто и есть сказка. Для утехи ребятишек. А когда подрос да смышленым стал, глубоко в душу запала мне дедова сказка. Эге!
Случится, бывало, так — из сил выбьешься, ну хоть падай, и свет весь не мил, а она, дедова бывальщина, на ум и придет. И раздумаешься тут. А ведь должна прийти, скажешь себе, другая жизнь. Когда простому человеку легче бы дышалось… Ну и сердце вроде как отойдет чуток. А когда в семнадцатом царя Николашку свергли да богатеям конец пришел, говорю себе: нашелся, значит, храбрый да настойчивый человек. Разыскал-таки атаманову трубку. Эге! Оно так и вышло. Все богатства земные открылись теперь народу — хозяину.
Возьмем для примера наши горы. Про богатства эти, кои в горах лежали, много всякого сказывали. И охотников разных до них много находилось. Да не давались они в чужие руки. А теперь открылись. И у Быхиловой горы, и в других местах нефть большую нашли. А море это наше, а станция-светелка? Вот оно что! Потому как настоящие хозяева в свои руки все взяли… Эге! Им и доступ ко всем богатствам открылся.
Когда Павел Лукич кончил свой сказ про атаманову трубку, катер уже разворачивался в Усольской бухточке, чтобы пристать к дебаркадеру, приткнувшемуся к обрывистому берегу. А по берегу вразброс, на несколько километров, протянулось большое село, утопая в зеленой дымке садов.
На берег Павла Лукича провожали не только ребята, но и Саша.
Усолье — последняя остановка. Отсюда через пятнадцать минут катер тронется в обратный путь.
Оказалось, что Павел Лукич живет неподалеку от пристани— «в двух воробьиных шажках». Ну и по его настоянию все зашагали на дедов «медяной квасок». Надо же было уважить такого славного деда!
Глава восьмая О чем они шептались?
Обратный путь до Красноборска был уже не таким интересным. Саша ни разу не вышел из своей стеклянной кабины. Не было и Павла Лукича — доброго, древнего старика с почерневшей трубкой.
И горы сейчас не казались Ромке сказочно-таинственными, как утром. А самое главное — не с кем было даже словечком переброситься. Пузикова и Аркашка куда-то улизнули, и он торчал в пролете один.
Ромка смотрел вниз на бегущую мимо борта катера гладкую воду с нефтяными радужными разводами и частенько во весь рот зевал. От полуденного зноя его так разморило, что веки сами собой слипались, будто их медом намазали.
Но куда все же спрятались Аркашка с Пузиковой? И что они сейчас делают? Об этом надо непременно пронюхать!
И Ромка, чуть оживляясь, оторвался от борта и вразвалку, с ленцой побрел по катеру.
На верхней палубе сидело всего несколько пассажиров: полная женщина с крохотной девчуркой на коленях, неопределенных лет сумрачный гражданин в соломенной шляпе и дымчатых очках на длинном-предлинном носу и еще молодой розовощекий поп в черной рясе и черной камилавке, поп на удивление легкомысленного вида, несмотря на свою строгую одежду. (Вот дуралей — неужели не мог выбрать себе профессию поинтересней?)