— Попробуй только, Роман, попробуй! — сказал Серафим Кириллыч. — Я матушке твоей пожалуюсь. Вот, скажу, рассудите: кто из нас прав, кто виноват. Дал вашему сыночку по весне три сотенных билета. Плакал, просил: будто хулиганы какие-то с ножом к нему пристали. «Не дашь денег, говорили, к папеньке на тот свет отправим!» Выручил отрока, дал денежек. Обещался за это помогать мне, хилому старцу: на рынок иной раз сходить, на грядках покопаться. А теперь, знаете ли, в кусты. Обман, полный обман! Верните мои денежки!
Ромка как ошпаренный вскочил со стула;
— Да вы… Да вам что… приснилось? Я эти ваши сотенные билеты и видеть не видел!
Весело посмеиваясь, Серафим Кириллыч погладил бородку — белые клочья, похожие на мыльную пену.
— Матушка мне поверит, а не тебе!.. Посмотрим, как отрок Роман будет выглядеть, когда родительница в полоску и в клеточку разлинует его ремешком!
Задумчиво перекладывая с места на место пучочки укропа, Ромка и не заметил остановившейся перед ним Пузиковой.
— Здравствуй, торговое дитя!
Вздрогнув, Ромка поднял голову. На Пузиковой то же нарядное канареечное платье, в котором она была на катере. А на шее — пионерский галстук. Такой чистый, такой гладкий, наверно, все утро гладила.
— Почем петрушечка? А смородина — дорогая? Попробовать можно?
Ромка — ни слова. Только сопел — тяжело, натужно, будто в гору воз тащил.
— Ты оглох? — издевалась Пузикова, не спуская с Ромки ехидного взгляда. — А очки-то бы снял, я тебя и в них узнала.
— Улепетывай немедля! — пригрозил Ромка. — А то…
И задохнулся.
— А я не подумаю уходить! А я милиционера сейчас позову! Пионер, а сам спекулянту помогает… И не стыдно?
Около Пузиковой останавливались любопытные. Из-за прилавка напротив шаром выкатился тучный Серафим Кириллыч в своей неразлучной коричневой шляпе.
— Ты чего тут, девочка, бушуешь? — заволновался старик. — Это мой племянник. И продаем мы не краденое, а свое, с участка.
— Такой старый, а… а неправду говорите! — Теперь Пузикова раскричалась не на шутку. — Он никакой вам не племянник… вы его просто… просто эксплуатируете!
— Безобразие! — возмутился желчного вида лысый гражданин в полосатой пижамной куртке. — Безобразие! И куда, скажите, милиция смотрит?
— Разрешите, разрешите! — послышался властный голос. — В чем дело? Разрешите!
Расталкивая плечами любопытных, к прилавку протиснулся сержант милиции — коренастый, подтянутый молодец.
— Обижают, товарищ начальник, — слезливо замямлил Серафим Кириллыч. — Какая-то пигалица, прости господи, к племяннику моему чисто репей прицепилась. А у меня справочка есть, вы же сами знаете! И племянник — вот он. Тихий и послушный отрок.
Старик повел плоской, как доска, рукой в сторону прилавка. Но «тихий и послушный отрок» уже исчез. Тощая девица заглянула под прилавок. Но и там его не оказалось.
— Безобразие! — снова завозмущался лысый гражданин в пижаме. — Детей в спекулянтов превращают! И никому дела до этого нет!
— Поаккуратнее, поаккуратнее! — Бравый сержант кашлянул для солидности в кулак. — Данные дети не ворованное продают, а продукты природы. И прошу всех разойтись! Порядок нарушаете!
— Испужался… испужался племянник, — мямлил Серафим Кириллыч, собирая с прилавка зелень, чтобы все эти «продукты природы» перетащить на противоположный прилавок, где он торговал клубникой и вишней.
В стороне стояла Пузикова. Толстые стекла очков ее нестерпимо блестели. Зло глядела она сквозь эти синеватые стекла на суетившегося старика.
Глава десятая, в которой Ромка чувствует себя не в своей тарелке
Подушка шлепнулась на пол. Но Ромка даже ухом не повел. Вот уже полдня лежал он на диване, подперев толстые щеки кулаком и вздыхал.
«Скажите на милость, ну что этой Пузиковой надо? — сердито думал Ромка, не зная про то, какой он смешной с растянутыми до ушей губами. — Зачем она вмешивается в мою личную жизнь?»
Под самым носом у Ромки — раскрытая книга. Но сейчас не хотелось читать даже эту захватывающую книгу о рождении миров.
«Эх, улететь бы куда-нибудь от такой жизни… К марсианам бы, что ли!»— вздохнул Ромка, шмыгая носом.
И тотчас, схватив карандаш, графитным острием коловший ему бок, Ромка придвинул к себе книгу… Он и сам не заметил, как подрисовал луне уши, глаза, очки, нос, крючковатую косичку с бантом. А когда глянул на рисунок — на него смотрела Пузикова. Вылитая Пузикова, да и только!
И, вконец разозлившись, Ромка захлопнул книгу. Пузикова и Серафим Кириллыч не выходили у него из головы весь день.