Глава третья
По утрам Родьку будил непоседливый, по-деревенски хозяйственный воробей. Свесив с покатой крыши веранды свою вертлявую голову, воробей вежливо, но громко и настойчиво спрашивал:
«Чи вы живы, чи вы живы?»
Родька, открывая глаза, потягивался и говорил:
— Жив, жив!
Весело чирикнув, воробей улетал куда-то по своим воробьиным делам, а Родька по команде «Гоп, встали!» соскакивал с кровати и начинал зарядку. Иногда он так увлекался, выполняя упражнение «бег на месте», что снизу ему начинала кричать Клавка:
— Эй! Родька! Ты опять гибель Помпеи устроил?
Веранда была большая, вдоль перил вся увешенная гирляндами вьюнков с просвечивающими на солнце листьями в тонких прожилках. Правда, листья на гирляндах уже кое-где стали блекнуть и желтеть, но лиловые и пунцовые граммофончики все еще распускались каждое утро, как весной.
На веранде у Родьки стояла кровать, стол и книжный шкафчик. Тут-то он и жил все лето. Переселение из комнаты на веранду у него называлось «выезжать на дачу».
А в самые душные июльские ночи к нему на веранду приходил и отец. Бросит на пол одеяло, простыню и повалится, будто срубленный дуб. Утром встанет и скажет:
— Ну и житье у тебя тут, Родька, прямо малинник! Спал как убитый!
Вот и сегодня, покончив с зарядкой, Родька намочил в тазу полотенце — вода за ночь похолодала и пахла анисовыми яблоками — и начал обтираться.
«А денек опять что надо!» — подумал он, подходя к углу веранды, где вьюнки расступались, образуя окно. Отсюда, как в раме, были видны склоны гор, круто спускавшиеся к Волге, и кусочек самой Волги.
Перекинув через плечо скрученное жгутом полотенце, Родька смотрел на пронзительно синеющую вдали Волгу — такой она бывает только утром — и улыбался. Он всегда улыбался, когда глядел на Волгу.
Но, пожалуй, пора и делом каким-нибудь заняться, у него нынче будет много всяких хлопот. И только собрался Родька отойти от «окна», как на Волге показалась яхта с остроконечным парусом. Солнце уже поднялось над леском левобережья, золотя безмятежно-спокойную гладь реки, но парус почему-то нежно и трепетно алел.
«Ну прямо будто Грей на своем «Секрете», плывет к Ассоль. Вот здорово!» — чуть вслух не сказал Родька.
А яхта с алеющим парусом, словно дразня и маня, медленно и горделиво проплыла вдоль берега, и Родька проводил ее жадным взглядом.
Позвольте вам сказать, сказать, Позвольте рассказать, Как в бурю паруса вязать, Как паруса вязать… —незаметно для себя вполголоса запел Родька, в такт словам прихлопывая ладонью по перилам.
Вдруг снизу донесся тоже негромкий, но такой знакомый голос, подхвативший песню:
Позвольте вас на саллинг взять, Ах, вас на саллинг взять И в руки мокрый шкот вам дать, Вам шкотик мокрый дать…Клавка! Ну до чего же проворная девчонка, везде и всюду поспевает. Это она пронюхала про сваленные на чердаке в домике объездчика Архипыча пропыленные книги и журналы, оставшиеся после смерти лесничего, одинокого человека, приятеля объездчика. Тогда-то среди потрепанных, пожелтевших книг Жюля Верна, Стивенсона, Майн Рида и давнишних комплектов журналов «Всемирный следопыт» и «Вокруг света» и был открыт доселе неизвестный ни Клавке, ни Петьке, ни Родьке писатель Александр Грин — удивительный мечтатель и фантазер.
А песенка бывалых матросов с «Марианны» из рассказа «Капитан Дюк» так полюбилась ребятам, что ее стали петь на мотив веселой опереточной арии. Но у песенки не было конца, и тогда Петька, к изумлению Клавки и Родьки, взял и сочинил этот конец. Его как раз и пела сейчас Клавка:
Позвольте вам сказать, сказать, Позвольте рассказать, У нас моря свои тут есть И корабли такие есть — Не надо паруса вязать!Как только Клавка кончила петь, Родька, до пояса перевесившись через перила и заглядывая вниз, сказал:
— А я сейчас знаешь что видел? Яхту с алым парусом.
— Во сне? — послышался насмешливый голос Клавки.
— Не во сне, а на Волге.
— Что ж ты не торопишься? Беги! Наверно, твоя Ассоль за тобой приехала!
Родька выпрямился и отошел от перил.
Немного погодя Клавка позвала:
— Родька, а Родька!
«Нет уж! — подумал Родька, застилая кровать одеялом. — У нее всегда так: обидит человека, а потом… лезет».
Клавка еще раз крикнула:
— Родька, ты оглох?
Но Родька мужественно промолчал и на этот раз, хотя его просто подмывало откликнуться.