На тормозе у лебедки дежурил вместо заболевшего бурильщика сам Антон Максимыч — невысокий плотный мужчина с задубеневшим от солнца, ветров и дождей красно-бурым лицом и сивыми, обвисшими усами.
Четко управляя рычагами, послушными его властной руке, он в то же время внимательно поглядывал и на рабочих и на верхового — от него не ускользал ни один их шаг, ни один их жест.
Родька не заметил, как к буровой подкатил, валко покачиваясь с боку на бок, запылившийся в дороге ЗИМ.
Управляющего трестом Родька увидел лишь в тот момент, когда он входил в ворота буровой. Высокий, слегка располневший, в серой куртке из хлопчатобумажной ткани и старых галифе, заправленных в хромовые сапоги, уже где-то вымазанные глиной, управляющий окинул живым взглядом бурильщиков и громко сказал:
— Здравствуйте, товарищи!
Но на него никто даже не взглянул. Подъем труб продолжался во все более нарастающем темпе, и внимание рабочих, казалось, сейчас не мог бы отвлечь от ротора даже ураган, внезапно разразившийся над Жигулями.
В это время из горловины ротора — круглого железного стола, укрепленного над скважиной, — появилась новая «свеча», вся облепленная загустевшим раствором и крошевом разбуренной породы. Рабочий, стоявший у ротора справа, направил из шланга на уплывавшую вверх трубу струю воды, и мириады брызг полетели во все стороны по буровой.
— Сторонись, замочу! — крикнул рабочий управляющему, близко подошедшему к ротору, но тот не сдвинулся с места и только улыбнулся, показывая белые зубы.
«Ишь ты, не боится!» — ухмыльнулся про себя Родька. Ему вдруг почему-то вспомнилась белобрысая девчонка. В Отрадном она появилась с матерью всего неделю назад, и теперь каждодневно ездит в ЗИМе купаться на Волгу. Родька нахмурился, покосился в сторону управляющего — уже с неприязнью — и отвернулся. И тут он увидел в раскрытые ворота буровой отца.
От нечего делать отец ходил вокруг машины. Слегка сутулясь, он со скучающим видом заглядывал под машину, стукал носком сапога по шинам.
Родьке стало как-то не по себе. Здесь, на буровой, люди дорожили каждой секундой времени, а его отец мог так вот бесцельно провести час, два, ожидая появления начальника…
Стараясь ни о чем больше не думать, Родька крадучись прошел вдоль тесовой стены до прохода в насосный сарай. Выбравшись из буровой через задворки и не заходя уже в культбудку, он полез в орешник, начинавшийся сразу за служебными помещениями.
Над его головой висели крупные, спеющие орехи — до них можно было дотянуться рукой, — но Родька не замечал их.
Случайно выйдя на тропу, петлявшую по кромке оврага между деревьями, он наугад побрел по ней, сам не зная, куда она его выведет…
«Ладно, хоть Петька с Клавкой не поехали со мной, — мелькнула у него мысль, — а то со стыда сгорел бы».
И Родька вспомнил первый месяц работы отца на новом месте… Перейдя после болезни на легковую машину, он стал чаще бывать дома: день работал, день отдыхал. Но, возвращаясь с работы, отец уже не был таким оживленным, как раньше, когда водил грузовик. Он уже не рассказывал, куда нынче ездил, что видел, не рассказывал о тех мелочах и пустяках — подчас забавных, подчас даже грустных, которые происходили в его жизни и жизни его товарищей.
Вначале Родька еще приставал к отцу с расспросами: где он сегодня был, что видел, но тот отвечал неохотно и односложно. «Начальство возил, куда ему требовалось, — говорит отец. — Моя теперь такая должность: прикажут — кручу баранку, не прикажут — сижу загораю». Потом Родька отстал со своими расспросами. Три месяца назад он не понимал перемены, происшедшей в отце. А теперь вот… нет, нет, довольно! У него и так голова идет кругом.
Домой Родька вернулся под вечер, злой и голодный. На лестнице ему повстречалась бабушка Поля — соседка из первой квартиры.
— А я от вас, — сказала старуха, прижимая к груди берестяное лукошко, накрытое сверху чистым холстяным полотенцем. — Пришла в гости, а хозяев и след простыл!
— Утюг готов… — Родька запнулся и опустил глаза. — Отец утром велел занести вам, а я забыл.
И он, обгоняя старуху, первым поднялся на площадку второго этажа. Открыв дверь в квартиру, он влетел в прихожую, схватил тяжелый утюг, стоявший на табуретке под телефоном, и сказал:
— Вот он, бабушка Поля.
Сухонькая, маленькая старушка, уже успевшая тоже войти в прихожую, протянула Родьке лукошко, до краев наполненное лесными орехами.
— Бери-ка, парень, это вам с Родионычем на забаву. — И старуха заулыбалась всем своим морщинистым, с кулачок, лицом.