Тем не менее остается фактом, что два вопроса: сравнительное историческое сознание двух смертоносных идеологий и сознание Катастрофы тесно связаны. Уникальный факт Катастрофы медленно всплыл из смутной памяти о нацизме. Нельзя не усмотреть его связи с тем, что коммунизму уделено рассмотрение иного толка.
Гибельное дело — следить за двумя рядами событий, которые не обладают одной и той же природой, не расположены в одном и том же пространстве и даже в одном и том же времени и которые история тем не менее неясно связала. Чтобы осветить по мере моих сил эту неясность, я коротко обрисую родословную проблемы. Затем шаг за шагом я сопоставлю коммунизм и нацизм под углом разрушений, которые они произвели в физическом, нравственном, политическом порядке. Признаюсь, что, уже много раз рассмотрев эту тему, я очень надеялся не возвращаться к ней, так это мучительно, но обстоятельства заставили меня к ней вернуться. Затем рискну обратиться к богословию, чтобы попытаться определить, в чем точно заключается уникальность Катастрофы. А завершаю выводом все это об уникальности, но боюсь, что нам здесь долго придется говорить о смысле этой уникальности.
Вопрос об уникальности Катастрофы, а я думаю, что ее жертвы интуитивно сразу почувствовали эту уникальность, всплыл в общественном сознании во всем своем размахе лишь годы спустя после самих событий.
Свидетельство Примо Леви («Если я человек»), сегодня общепризнанное как одно из самых проникновенных свидетельств об Освенциме, было написано сразу после возвращения автора в Италию. Несколько крупных издательств отвергало рукопись. Она все-таки вышла в 1947 г. тиражом 2500 экземпляров в маленьком издательстве, которое вскоре прогорело, а книга канула в забвение. Переизданная издательством «Эйнауди» в 1958 г., она приобрела столь заслуженную славу, что ее предшествующая судьба приоткрывает нам один из аспектов загадки.
«В этот тяжелый послевоенный период, — объясняет сам Леви, — людям не очень-то хотелось заново переживать только что закончившиеся мучительные годы» Объяснение верное, но расплывчатое и недостаточное. Да, сразу после войны все концлагеря были отмечены одним и тем же ужасом и не было ясного различия между трудовым лагерем (например Бухенвальдом) и лагерем уничтожения (например Треблинкой). Все жертвы оплакивались, и никому не приходило в голову делить их на категории. На Нюрнбергском процессе говорилось лишь о «преследованиях» евреев. Читая Примо Леви, видишь, что в его лагере и в его отряде евреи занимали самый последний круг ада, но были и другие круги, и неевреям — а их в Освенциме было много — да и любому заключенному, вплоть до самого преступного «капо», тоже отказывали в статусе человеческого существа. Именно это составляет метафизический фон книга, заявленный с самого заголовка. Как всякое событие, превосходящее воображение, концлагеря прошли сквозь стадию амнезии и афазии, которые не пощадили ни узников лагерей, ни - в их числе — выживших евреев. Несказаное выговорить нелегко. Время позволяет приноровиться к этому объекту, на который невозможно смотреть пристально.
Но для того чтобы тема специфики Катастрофы, ее уникальности задела общее историческое сознание, должно было произойти великое событие. Затем понадобилось второе событие, чтобы сравнение нацизма с коммунизмом тоже его задело.
Первое событие — то, что еврейский народ стал гораздо более «заметным». Эмансипированные в ходе XIX века евреи получили признание своих религиозных прав, свободу «еврейского культа» на тех же основаниях, что и другие «культы», но не получили особых гражданских прав. Между тем, иудейство с библейских времен всегда неразрывно воспринимало себя и как религию, и как народ. Этой второй половине еврейского национального облика полагалось быть либо оставленной или даже забытой в западных демократических странах, либо переносимой как тяжкий груз в странах, где понятие «национальности» не было сглажено современным понятием гражданства. Нацизм подменил концепцию народа концепцией расы и эту «расу» исключил из состава человечества. В послевоенной Европе понятие «еврейский народ» не имело больше никакой основы. С западной стороны были только граждане — британские, французские, итальянские и т. д. — еврейского «происхождения» или вероисповедания. С коммунистической стороны иудейство евреев в принципе предназначалось, чтобы быть сглаженным, а в ожидании этого запрещалось принимать его во внимание.