Итачи беспокоит, что он стал чувствовать себя таким… зависимым… от Сакуры. Он привык к ней, и быть без нее, сталкиваться с потенциально трудными ситуациями без нее, кажется таким… неправильным.
До запланированного возвращения Мадары остается полчаса, и нукенин снова входит в пустынный конференц-зал, садясь на единственный стул, прежде чем, наконец, позволить себе опереться локтями на прохладный скрипучий стол и подпереть голову руками. Странное чувство: в его крови бурлит адреналин, но в то же время Итачи чувствует невероятную усталость, что, мягко говоря, опасно. Это последнее, что нужно чувствовать перед надвигающейся конфронтацией с самым грозным противником, с которым он, возможно, когда-либо сталкивался.
Учиха пытается закрыть глаза и медитировать, кажется, очень долго. Однако в данной ситуации этого недостаточно. В подвешенном состоянии разум продолжает улавливать мельчайшие детали окружающего: температура комнаты, ощущение дерева под локтями, всеобъемлющая темнота и даже мягкое, едва слышное и коварное царапанье — шум, который, кажется, исходит откуда-то изнутри стен или из глубины самой комнаты.
Крысы?
Итачи с легким отвращением хмурится, но больше не задумывается над этим тривиальным вопросом. Наиболее вероятно, что звук является продуктом его воображения. Через несколько минут после того, как нукенин вошел сюда и устроился, он не мог избавиться от темного, затяжного ощущения, что находился не один в этой комнате.
Однако подобная мысль совершенно нелепа. Показатели чакры в остальной части конференц-зала равны нулю. Как бы Итачи не хотелось это признавать, он был действительно потрясен до глубины души тем, что снова держал в руках свою старую катану, хотя прошло около двух минут.
Секунды тикают медленно, но верно. Самое большее, еще три минуты. Итачи чувствует себя пугающе отстраненным, чего с ним не было уже много лет. Он может по пальцам одной руки пересчитать случаи, когда действительно хотел, нуждался в убийстве, и это, несомненно, относится к числу таких случаев. Временами его личность кажется почти смехотворным парадоксом — мягкий пацифист по натуре, но при этом рожденный, воспитанный и вынужденный жить как самый безжалостный и эффективный из убийц.
Однако сегодня его мысли далеко не мирные. Разум предлагает ледяные и логические подробности того, почему для него выгодно, чтобы Мадара умер, а тело просто хочет взять катану и сосредоточиться на том, каково это — вонзить лезвие в сердце Мадары. Руки чешутся сомкнуться вокруг горла Мадары, надавить и выкрутить, вытесняя каждый дюйм жизни из его тела. Или, еще лучше, представить себе самую ужасную смерть в гендзюцу: пытать и убивать Мадару внутри и снаружи.
Довольно странное чувство — действовать со всей смертоносностью, на которую более чем способны его тело и навыки. Потому что, черт возьми, Мадара манипулировал им худшим из способов — нукенин не может даже думать о том, как он использовал его… близость… к Сакуре, чтобы загнать в угол и заставить стать марионеткой. Итачи знает, что Сакура — его слабость, его единственная слабость, да, но то, как Мадара вонзил нож ему между ребер и так безжалостно повернул лезвие…
Это было почти невыносимо. Стыд от того, что его использовали и манипулировали таким образом. Ужасные вещи, на которые он согласился. Почти негодование, которое он испытывал к Сакуре в результате происходящего, не говоря уже об ужасе конечной цели Мадары. О том, чтобы, по сути, использовать куноичи как своего рода племенную кобылу, чтобы заполучить более сильные гены для следующего поколения клана Учиха.
А потом Мадара пригрозил убить ее, если она еще раз помешает его планам.
Это причиняет отстраненную боль. Мысли обо всем происходящем вызывают легкую дрожь в пальцах Итачи. Он желает сжать их в кулаки до побелевших костяшек, при воспоминании о том гендзюцу Мадары, в котором шея Сакуры сломалась с тошнотворным хрустом. Но в тоже время это дает ему необходимую решимость.
Снаружи, в коридоре, раздается тихий звук. Могло произойти что угодно, но с холодной, леденящей душу уверенностью Итачи знает, что в данный момент начинается.
Три, два, один…
Позвоночник Итачи напрягается еще больше. Нукенин предвкушает действие за несколько миллисекунд до того, как оно произойдет. Едва слышный щелчок поворачивающейся дверной ручки, внезапный приток еще более прохладного воздуха — один легкий шаг вперед, а затем тяжелая, ощутимая пауза.
Учиха заставляет себя сделать несколько глубоких, ровных вдохов, прежде чем одним плавным движением подняться и полностью повернуться лицом к Мадаре. Долю секунды они изучают друг друга, прежде чем Мадара слегка наклоняет голову набок. Нукенин не уверен, то ли это просто тени в комнате, но странно хищный оттенок, кажется, появляется на впалых, изможденных чертах соклановца.
— Итачи, — произносит Мадара обычным свистящим шипением, очевидно, преодолев первоначальное удивление. Лидер Акацуки вошел в комнату и закрыл за собой дверь. Звук жутким эхом отдается в замкнутом пространстве. — Чем обязан этим… удовольствием?
Внешне, когда он пробирается к другой стороне длинного прямоугольного стола и занимает свое место, движения Мадары такие же плавные, как и всегда. Тем не менее, острый взгляд Итачи быстро и точно нацеливается на все видимые слабые места. Физически Мадара выглядит еще слабее, чем раньше. Его дни и так сочтены, а восстановительное дзюцу, похоже, теряет часть своего воздействия. Плечи соклановца едва заметно дрожат, как будто Мадара сглатывает и пытается сдержать приступ кашля, который вцепляется в его горло и жаждет вырваться на свободу. Итачи помнит это ощущение из личного опыта.
Нукенин спокойно ждет, пока Мадара сядет, но тот поигрывает кинжалом с костяной рукояткой, вертя его в своих длинных иссохших пальцах, не делая движения к саке, что можно легко исправить.
— Узумаки, — ровно произносит Итачи, его тон непринужденный, холодно-профессиональный. Мужчина вытаскивает собственный кунай из внутреннего кармана плаща и начинает повторять те же движения, — мертв.
Гнетущая тишина тянется между ними, кажется, очень долго. Мадара наблюдает за Итачи. Темно-красные глаза сузились в инстинктивном подозрении, Лидер медленно опускается в свое кресло. — Какузу сообщил, что обе команды наемников, отправленные две недели назад, не смогли найти Наруто-куна.
Итачи не может сказать, служит ли это безучастно произнесенное заявление аргументом или поддержкой его утверждения, но он лишь наклоняет голову на долю дюйма, прежде чем вытащить свои… доказательства из внутреннего кармана плаща и передать их Мадаре, выражение лица которого ничего не выдает.
Со скоростью, которая противоречит возрасту, Мадара без особых усилий ловит изодранный протектор Конохи. Лицо основателя Листа остается бесстрастным, когда он поднимает его за рваную голубую ленту, окаймляющую края, подносит к глазам и внимательно осматривает.
Лента порвана в нескольких местах, металл также поцарапан. Есть пятна потемневшей крови, которые впитались в ленту, и отличительная, огромная и грубая сила безудержной сигнатуры чакры Наруто.
Оба знают, что ни один шиноби не позволил бы снять с себя протектор, если бы был в состоянии дать отпор. Особенно это касается Наруто: протектор можно было вырвать лишь из его холодного, мертвого тела.
К тому времени, когда Мадара, наконец, поднимает глаза на Итачи, нукенин уже знает, с какой-то тяжелой, непоколебимой уверенностью, что затея Сакуры удалась.