Она никогда не сможет взять Итачи с собой. Учитывая его историю, девушка сомневается, что он вообще захочет пойти с ней. И куда это их приведет?
У Сакуры болит живот, отчего она чувствует еще большую тошноту. Отступница не знает, как долго лежит, изо всех сил стараясь выровнять дыхание, очистить разум и не думать ни о чем, кроме отдаленных раскатов грома. Девушка держит глаза закрытыми, без усилий притворяясь спящей, как может только ирьенин, потому что она немного боится момента пробуждения Итачи…
Честно говоря, несмотря на их чрезвычайную близость, Сакура слишком погружена в собственные жалкие мысли, чтобы заметить, когда он впервые зашевелился. Лишь несколько минут спустя, когда мужчина меняет положение своей руки на ее обнаженной спине, куноичи вспоминает, что нужно держать глаза закрытыми, выражение лица спокойным, а дыхание равномерно глубоким и ровным.
Он проводит по изгибам ее тела, от шеи до бедра, прикосновением таким легким и нежным, что кажется, будто она до сих пор пребывает во сне. Харуно практически ощущает тяжесть взгляда, задержавшегося на ней. Подавить искушение приоткрыть глаза и попытаться увидеть, как именно он смотрит на нее, в миллион раз сложнее, чем она могла себе представить. Рассеянно девушка задается вопросом, вернулось ли выражение лица Итачи к его обычной отстраненности и бесстрастности, или оно немного мягче, как прошлой ночью.
Тем не менее, Сакура не ожидает удивительно нежного ощущения от того, как он заправляет несколько растрепанных прядей волос ей за ухо, прежде чем мягко поцеловать в лоб. Требуется сознательное усилие, чтобы удержаться от какой-либо реакции.
Учиха осторожно высвобождается из ее объятий, стараясь не потревожить. Ирьенин чувствует, как он поправляет одеяла вокруг нее, пытаясь согреть. Сохранение неподвижности, как у беспомощной маленькой куклы, сказывается на беспокойной, расстроенной психике. Случайные прикосновения к обнаженной коже, пока он проверяет, правильно ли расположены одеяла, вызывают отвлекающие воспоминания.
Сакура, наконец, решает зарыться лицом в ближайшее одеяло, тихо вдыхать и выдыхать, чтобы успокоиться. Оно пахнет смесью дешевого кондиционера для белья и тонкого мужского аромата сосны и мяты.
Куноичи продолжает притворство, пока мягкий шорох одежды, наконец, не прекращается. Дверь в ванную открывается и закрывается с отчетливым щелчком.
Вероятно, сейчас всего около девяти утра, а она уже слишком эмоционально истощена, чтобы даже подумать о том, чтобы встать с постели, принять душ и подготовиться к предстоящему дню. На данный момент Сакура предпочла бы просто полежать в постели и, возможно, съесть немного клубничного пирога для утешения, читая книгу, которую она купила два города назад, до сих пор не найдя для нее времени. Ирьенин ненадолго впадает в беспокойный полусон, после чего просыпается, не понимая, почему чувствует себя такой… усталой, настолько, что, когда дверь, наконец, открывается и закрывается снова, розововолосая куноичи едва шевелится или замечает движение. Или ощущение, что кровать опускается на несколько дюймов, а также почти ошеломляюще сладкий аромат корицы, наполняющий маленькую комнату, немного смешивающийся с туманным, землистым запахом, который бывает только перед особенно сильной летней муссонной бурей.
После того, как Учиха очень тихо прочищает горло, девушка резко садится, едва не забыв натянуть одеяло до груди. Возникает несколько неловких моментов, когда они с Итачи впервые с прошлой ночи встречаются взглядами, и, к ее смущению, Сакура почти сразу отводит взгляд, поспешно переводя взгляд его на колени. Это происходит не только из–за того, что ей вдруг становится неудобно смотреть на него — кажется, что на фарфоровой тарелке цвета алоэ, которую он держит, произошел небольшой взрыв. Взрыв, который сосредоточен вокруг двух пропитанных сиропом вафель с корицей в центре, а также небольшой горы сочащейся соком клубники и черники сбоку.
Харуно моргает и почти отпускает одеяло.
— Я не был уверен, понравится ли тебе, — натянуто говорит Итачи, ставя тарелку с вафлями рядом с ней.
Сакура снова моргает, прежде чем осторожно поставить тарелку себе на колени. — Я… о… спасибо?
Итачи лишь слегка наклоняет голову, наблюдая с какой-то тревожной интенсивностью, которая становится немного успокаивающей, когда Сакура осторожно погружает вилку в лужицу кленового сиропа и обнаруживает, что ей повезло вытащить часть вафли, прежде чем откусить пробный кусочек довольно сладкой смеси. Однако клубника, прилипшая к вафле, слишком большая и слишком кислая, несмотря на сладкий сироп, которым была пропитана. Розововолосая куноичи заставляет себя мужественно ее пережевывать.
Не выплевывай это, не выплевывай (или случайно не нюхай сироп через нос). Не заставляй его думать, что он только что совершил огромную ошибку, потратив свой двадцать первый день рождения на секс с глупой девочкой-подростком, которая едва может позавтракать, не выставив себя идиоткой…
Сакура начинает задыхаться.
На краткий миг Итачи почти впадает в панику. Но затем рациональный смысл и логика берут верх, и он быстро притягивает девушку в свои объятия, медленно и успокаивающе поглаживая руками верхнюю часть спины. Он действует осторожно, стараясь не сбросить одеяло. Харуно на мгновение прижимается лбом к его плечу, прежде чем отпрянуть, словно обжегшись, и сразу же отвести взгляд, уставившись на противоположную стену. — Я в порядке, — удается сказать куноичи, проглатывая комок в горле, похожий на сироп и кислую клубнику.
Нукенин, честно говоря, не думал, что ситуация может стать еще хуже, но теперь — ну, что он за человек, если почти случайно убивает свою любовницу из-за попытки накормить приличным завтраком? Однако слишком поздно Учиха понимает, что его рука все еще без особой необходимости лежит на обнаженной спине напарницы. Итачи поспешно отдергивает ее. Последнее, что ему нужно, чтобы Сакура подумала, что он… на что-то намекает… так рано утром.
— Итак, — наконец бормочет ирьенин, смутно осознавая, что очень сильно краснеет. Харуно в полной растерянности, не зная, что сказать, но они уже давно сидят в полной тишине. Бросив на него осторожный взгляд, становится очевидно, что Итачи все еще выглядит довольно взъерошенным в результате прошлой ночи: его волосы гораздо менее чистые, чем обычно, выражение глаз рассеянное, и он продолжает немного морщиться, касаясь спиной изголовья кровати. Сакура даже думать не хочет о том, что за картина там творится.
— Хочешь немного моей вафли? — Спрашивает девушка, старательно заглядывая в глубину горы черники, которую тщательно раздавила в печально выглядящую лужицу. Вряд ли это самая подходящая и элегантная вступительная фраза, которую она когда-либо использовала, но, черт возьми, выбрать легкое начало разговора становится намного сложнее, когда одной из вовлеченных сторон пришлось провести большую часть прошлой ночи, кусая губу, чтобы удержаться от выкрикивания имени другого человека, и оба из них знают это…
— Нет, — слишком быстро отвечает Итачи. — Я не…
— Да, — так же поспешно перебивает Сакура. — Прости. Я забыла, что ты не жалуешь вафли.
Как только обвиняющее предложение вырывается из ее предательских голосовых связок, куноичи заметно морщится.
— Верно, — бормочет нукенин, степень едва заметного унижения с каждым мгновением становится все выше. Не зная, что сказать, как и его… партнерше/любовнице, он соскальзывает с кровати и тихо крадется в один из углов комнаты.
Ирьенин наблюдает за ним краем глаза, прежде чем несколько раз моргнуть и решительно перевести взгляд на свое грустное отражение в остатках сиропа.
Внезапно рядом с ней приземляется рубашка.
Вздрогнув, Сакура ставит пустую тарелку на прикроватный столик, осторожно протянув руку и подняв предмет одежды, который неожиданным образом катапультировался. Это простая черная рубашка, слишком длинная и свободная для нее — и которая, кстати, идеально подошла бы Итачи.