— Bon matin, ma belle,[1] — сказал он, зная, что все коты владеют французским в совершенстве.
Кот, которого звали Апач, выгнул шею, потянулся и замурлыкал.
Хелен терпеть не могла это имя. Она не раз настаивала, чтобы Дейв назвал кота как-нибудь иначе. Вторые браки несут с собой куда больше компромиссов, чем первые. Дейв это знал и понимал, что ему следовало бы исполнить просьбу жены. Но имя кота есть имя кота: оно не имеет ничего общего с желаниями кошковладельца. И потому после пяти лет брака Дейв по-прежнему называл кота Апач, в то время как Хелен (которая, будучи блондинкой, привыкла, чтобы все было так, как хочет она) ледяным тоном именовала его «этот кот».
Апач неслышным шагом отправился на утренний обход владений.
— Aurevoir,[2] Апач, — прошептал Дейв, тем самым хоть немного утоляя свое чувство чести, запятнанное излишне многими уступками.
Предаваясь неуместным размышлениям о том, как далеки коты от пресловутого кошачьего коварства, Дейв добыл из ящика на двери квартиры утренний номер «Нью-Йорк тайме». Следующие несколько минут он сидел за столом, смакуя кофе, и листал газету. Он не читал ее вдумчиво. Его утренний ритуал просматривания свежей прессы был лишь поводом насладиться первой за день чашкой кофе.
Дойдя до раздела деловых новостей, Дейв заметил, что бессознательно похлопывает себя по груди. Он скривился. Лукавый, язвительный внутренний голос — Дейв всегда считал его своим ангелом-хранителем — прошептал: «Ты по-прежнему ищешь сигареты. Ты уже двадцать лет как бросил курить, а тело все еще требует утреннюю дозу никотина. Возможно, тебе стоило бы вернуться к табаку».
— Доброе утро, мистер Эллиот. Чудный денек для пробежки.
Привратник считал, что это входит в его обязанности — заверить любого проживающего в доме любителя бега трусцой, что каждый божий день — «чудный денек для пробежки».
— Доброе утро, Тэд. Что сегодня пишут про Литву? Предки Тэда эмигрировали в США в восьмидесятых годах девятнадцатого века. Но, с точки зрения Тэда, это было не далее чем вчера. Когда заходила речь о земле его предков, он был ревностным националистом. Дейву казалось, что за три года, прошедшие с тех пор, как они с Хелен приобрели квартиру, не было дня, когда Тэду не нашлось бы что сказать про Литву.
— В «Ньюс» или «Тайме» ничего, мистер Эллиот. Но я получаю газеты из Вильнюса — ну, по электронной почте. Они обычно приходят в среду-четверг. Так что я дам вам знать, что происходит сегодня.
— Отлично.
— К слову: а что это у вас с рукой?
Тэд указал на перебинтованную левую ладонь Дейва.
— Это меня укусил один служащий.
Тэд озадаченно моргнул.
— Вы надо мной смеетесь.
— Ничуть. Я… ну, то есть наша компания купила какую-то исследовательскую организацию на Лонг-Айленде. Вчера я ездил ее осматривать. Один из… работников выразил свое неудовольствие новой администрацией. — Дейв лукаво усмехнулся. — А ведь это даже не было враждебное поглощение!
Тэд хохотнул, отворяя входную дверь.
— Вы небось это выдумали?
— Вовсе нет. Это очень в духе корпоративной жизни: укусить руку, кормящую тебя.
Тэд снова хохотнул.
— Пожалуй, мистер Эллиот, я рад, что я всего лишь привратник. Желаю вам приятно провести день.
— И вам того же, Тэд. До завтра.
— До завтра, мистер Эллиот. Всего хорошего.
По субботам и воскресеньям Дейв во время пробежки отправлялся сперва на запад, по Пятьдесят седьмой улице до Пятой авеню, а потом на север, до Центрального парка. В эти дни бегать было одно удовольствие. На улицах было куда меньше опасных психов — или так казалось, — и бегущий мог сосредоточиться на беге. А лучше всего было то, что по выходным из Колумбийского университета приезжал Марк и бежал бок о бок с отцом. Марк, его сын — его и Энни, — был предметом особой гордости Дейва. Пробежка с Марком была для Дейва лучшим событием всей недели — тем, чего он ждал с наибольшим нетерпением.
Дейв взял себе за правило всякий раз приглашать Хелен присоединиться к их пробежкам на выходных. Она ни разу не приняла приглашение. С точки зрения Хелен, поту бегуна недоставало аристократического лоска; она выбирала шикарный пот, источаемый в дорогих фитнес-центрах под руководством еще более дорогих личных тренеров.
Ну да неважно. Марк был с ним, и пробежка превращалась в удовольствие, хоть в дождь, хоть в жару.
А вот в будни бегать было далеко не так приятно. Куда бы ты ни направлялся во время пробежки, приходилось постоянно быть начеку. Некоторых кварталов следовало избегать. Переулки представляли собою зону риска. И только совсем безбашенный человек мог пробегать под мостами и эстакадами. Кроме того, люди благоразумные не бегали до рассвета. Во время утренней пробежки даже человек вроде Дейва Эллиота, не имеющий ни единого врага, временами настороженно оглядывался через плечо.
В будний день маршрут Дейва пролегал к востоку, по Пятьдесят седьмой до Саттон-плейс, а потом на север, по Йорк-авеню до пешеходного моста через Ист-Ривер-драйв. Дейв бежал по дорожке вдоль Ист-Ривер до конца Девяностых улиц. Оттуда он снова сворачивал к югу, возвращаясь по своим следам. Перейдя мост во второй раз, он бежал на запад до Парк-авеню, а потом на юг, до угла Пятидесятой и Парк-авеню.
Обычно в офис он входил в самом начале восьмого.
Как вице-президент компании, Дейв имел право на определенные привилегии и наслаждался ими. Его апартаменты, расположенные на сорок пятом этаже и обставленные с дорогой сдержанностью, включали восемьсот квадратных футов рабочей площади, а также гардеробную, скромный бар со спиртными напитками и настоящую ванную комнату с ванной и душем.
Дейв любил горячую воду. Пока он дважды намыливался с ног до головы, ванная заполнилась паром. Еще стоя под душем, Дейв взял с полки над краном бритву «Жилетт» и баллончик с пеной для бритья. Он никогда не пользовался при бритье зеркалом — уж даже и не помнил, сколько времени. Еще одна привычка, приобретенная на войне. На войне, которую он и хотел бы, да не мог забыть.
7.20
Дейв Эллиот, обернув вокруг пояса полотенце, вышел из ванной в кабинет. Стоящая на тумбочке красного дерева рядом с таким же письменным столом кофеварка — «Тошиба», родная сестра кофеварки домашней, — трижды пискнула, сообщая, что кофе готов. Дейв перелил кофе в кружку шоколадного цвета. Кружку украшал угловатый выпуклый рисунок с серебряной каймой — логотип корпорации «Сентерекс».
Дейв глотнул кофе и вздохнул. Жизнь без кофе так ужасна, что о ней и думать не хочется.
Он заметил, что акварель над шкафчиком, черт побери, висит криво! Раз в одну-две недели какой-то стирающий пыль вандал из команды ночных уборщиков перекашивал несчастную картину. Это был незначительный повод для раздражения, но повод того сорта, который со временем злит все сильнее и сильнее.
Дейв поставил чашку на медную подставку с отчеканенным логотипом «Сентерекса» и поправил картину: Хуа Юн, изображение спящего тигра, датируется первым десятилетием восемнадцатого века, очень милая и очень ценная вещь. Одна из лучших привилегий, сопряженных с работой на «Сентерекс». Президент компании, Берни Леви, куда более сообразительный, чем большинство важных шишек, не доверял приобретение дорогостоящих произведений искусства ни дорогим дизайнерам, ни, что еще хуже, женам служащих. Вместо этого он требовал, чтобы помещения в штаб-квартире фирмы украшали качественные вещи, исключительно работы настоящих мастеров. Потому приемную на сорок пятом этаже украшал собою секстет пастелей Леоноры Френи. В коридорах можно было наткнуться на работы Ороско, Бекмана, Барлаха и Энсора. На стенах разнообразных кабинетов посетитель мог обнаружить Пикассо, Мюнха, Томаса Эйкинса (в кабинете старшего юрисконсульта, конечно же), чрезвычайно ценного Матисса и потрясающего абстракциониста Уистлера. Сам Берни питал особое пристрастие к Камилю Писарро и с гордостью выставил два его полотна маслом в зале заседаний совета директоров. Конечно же, Берни — поскольку это был Берни — никогда не признавал, что «Сентерекс» приобретает произведения искусства ради эстетики. Напротив, когда гости хвалили коллекцию компании, Берни похвалялся тем, сколько все эти картины стоят и сколько наличных могла бы получить компания, если бы их продала. Но Берни лгал. Он никогда не продал бы коллекцию «Сентерекса», ни единой вещи из нее. Для этого он слишком сильно ее любил.