Вторая проблема: у меня не было паспорта, а пришлось бы пересекать кучу блокпостов. Роман, мой друг, который должен был меня отвезти в Макеевку, забрал у меня дома свидетельство о рождении и загранпаспорт — может пропетляю по этим документам?
Утром 22-го я получил увольнение. Сам документ представлял из себя маленькую бумажечку с надписью «Увольнительная», телефоном командира и печатью Русской Православной Армии, почему-то. Чтобы не вызвать подозрений, из вещей я взял только Библию и чётки, подаренные униатским священником-экзорцистом. Ни с кем не прощаясь, я ушёл. О моём плане знал только Спартак.
Меньше чем за месяц, я совершаю второй свой побег. Он реально опасней первого.
Ромка-братан ждал меня на своей белой «Таврии». Я отключил телефон, и мы поехали. Пока двигались по Горловке я не переживал, но затем мы блуканули (Заблудились — диал.; прим. а.) и едва не доехали до укропов. Пронесло. На тот момент Горловку и Енакиево соединяла с остальной частью ДНР узкий перешеек в полях. Обычная просёлочная дорога, превратилась в загруженную трассу с фурами, автобусами, машинами. В Криничной, которую недавно освободили, насчитывалось аж шесть блокпостов. На всех постах меня пронесло, когда я показывал увольнительную, но на одном случилось то, чего я ждал.
— Ваши документы!
Я протягиваю загранпаспорт и ощущаю, что боец не понимает, что я ему дал. Пластиковая страница окончательно добила ополченца: «Хм… пластик… Не происки ли НАТО всё это?» Читалась на его лице.
Я начал объяснять, что паспорт я проебал, а езжу с этим, т. к. там есть фото.
— Паркуйтесь. Сейчас позову командира.
Рома занервничал и закурил. Один ополченец стоял рядом, направив на нас АК. Командир подошёл ещё с одним бойцом, который рассматривая увольнительную, сказал: «Вот молодцы: уже печать есть! Не то, что у нас!» Командир выслушал меня, а его товарищ, возвращая мне документ, категорично заявил: «Пусть едет! Видно же сразу, что парень нормальный!»
По мне видно, что я парень нормальный! Вот как! Слава Богу! Аж закололо внутри.
— Фу, блять! Я думал нам пизда! — выругался в сердцах Ромка. — Нам еще один пост, но там мои знакомые стоят.
Вот и Макеевка. Хоть грязная, буквально вонючая, из-за двух коксохимзаводов, но родина. На въезде в город — железнодорожный вокзал. Я прошу Рому, свернуть и проехать мимо него.
Ночь. Нас перегружают с воронка в прицепной вагон. До Горловки с Донецка поедем на поезде. Зима, лай собак, всё как в фильмах про ГУЛАГ и Сталина. Конвой кричит фамилию, имя, отчество, ты отвечаешь статью и срок: «Татарский!» — «187, часть 3,8 лет» — «Иванов!» — «115, часть 2, 15 лет» — «Петров!» — «185, часть 3, 4 года».
Зэк-вагон по типу обычного плацкарта, только кубрик закрыт решеткой и нет боковых мест. Еще на второй полке откидывается большая фанерная площадка и можно лечь. В решетке кормушка. Кто едет до Харькова (не дай Бог), того кормят. Нам тоже досталось немного жареной мойвы и хлеба. Проблема только с водой и туалетом: конвой по твоему желанию выводить не будет. Мы почему-то стоим сорок минут на станции в Макеевке. Окна только в коридоре вагона, они не закрашены в верхней части. Со второй полки я вижу надпись «Макеевка». Говорили, что к «Евро 2012» его как-то сделали по-особенному, но, оказывается, всё осталось по-прежнему. Я увижу этот город не скоро…
Давно я не был на вокзале. Нахлынули воспоминания.
Дедушка, его звали РИМ (Революционный Интернационал Молодёжи — Прим. а.), оставил меня в машине на вокзальной стоянке и ушёл за билетами. Мне 3 года и сидеть было скучно, я ушел и потерялся. Случайно подошел к какому-то мужику и спросил, не знает ли он моего деда. Слава Богу, мужик оказался его товарищем. Это было последнее лето с дедушкой. Он умер в шахте в марте 86-го…
В детстве мне нравилось смотреть на поезда: была в них какая-то мощь, романтика дороги. Отец водил меня на вокзал, и я считал вагоны. Меня это очень увлекало. Люди в вагонах, мне казалось, должны быть очень счастливы, что куда-то едут.
Начались 90-е. Мама ездит в Ростов и Таганрог за сигаретами, шоколадками, а туда везет сервизы; отец работает на шахте, но там не платят. Уходить со «стабильной» работы многие боятся, нужен стаж (Вспомнилась поговорка одного товарища-армянина: «Русские работают за стаж, а армяне за деньги»). Мы встречаем маму — поезд с Ростова приходит вечером — по дороге на вокзал мы обсуждаем новости с чеченского фронта. Тогда никто не смотрел украинские телеканалы: только местные («Том и Джерри», боевики, песни на заказ) или российские. Отец говорит, что по новостям врут, рассказывая, что в Чечне всё идёт по плану — на самом деле наша армия буксует под Грозным. Я психую и пытаюсь доказать, что это не так. Тогда я не мог поверить, что Русская Армия может буксовать. Тянем домой сумки с товаром пешком: транспорт не ходит. Каждый раз я удивляюсь, как мама там, в Ростове, тащит их одна. Я везу «кравчучку» (Тележка — Прим. а.) — Первый Президент Украины обессмертил себя хоть в этом. Мама каждый раз рассказывает ужасы про рэкет, таможню, кражи, как залезала в поезд через окно, как срывали стоп-кран, когда подруга опаздывала, еще рассказывает, что в России люди живут лучше, чем мы, а раньше было наоборот… Она устала и постарела за это время. Помню, как-то мама взяла меня торговать на вокзал в Иловайск в 93-м. Бабушка была в шоке: внук вырастет торгашом! Это стыд и позор! В Иловайске, когда приходит российский поезд, надо было подбегать к дверям вагона и кричать: «Сыр! Колбаса!», — перекрикивая конкурентов и продавцов другого товара. Я был стеснительный и кричал очень тихо. Еще надо было остерегаться вокзальных ментов.