– А ты мне не верила! – воскликнула вдруг какая-то старушка, заставляя меня оглянуться.
Задумавшись, я не заметила, как оказалась в своем дворе, где на одной из лавочек снова собралась компания местных бабушек, любящих выбираться из дома с наступлением тепла.
– Я говорила, что опять эти бандюганы на улицы повылезали. В прошлом месяце, помните, мальчишку повешенным нашли? Вчера вот еще одна смерть. И что, что маргинал? Главное ведь – человек! Жить уже тут страшно становится!
– Жить везде страшно, Алевтина, – вторила ей другая старушка. – Время сейчас такое. Неспокойное.
– А все эта молодежь обкуренная! Я говорила! – охотно поддержала тему третья. – Мне тут на днях Людка из тридцать пятого про своего внука рассказывала по секрету…
Подойдя ближе к собравшимся и невольно прислушавшись, я хмыкнула. Наверное, снова начнут хаять Витьку из соседнего подъезда за то, что он кому-нибудь не придержал дверь. А сокровенным секретом окажется то, что он качает игрушки с пиратских сайтов и балуется на досуге неприличными картинками, которые развращают его мозг и превращают в оборотня, способного на убийства.
– …сказала, что Лешка ее связался с бандитом, – чуть понизив голос, продолжила женщина. – Прозвище у него еще такое… по телевизору как-то слышала в криминальных новостях, – старушка призадумалась, а я тем временем замедлила шаг. – То ли Дин, то ли Свин. Да ч-черт его знает. Что-то очень похожее, короткое.
Толпа холодных мурашек пробежалась вдоль позвоночника, заставив сердце в груди истошно забиться. От звука произнесенного имени меня передернуло.
Лин. Так звали моего отца. Сокращенно от нашей общей фамилии – Линберг.
Порой и меня пытались называть так в новых компаниях, но я сразу ясно давала понять, что делать этого не стоит. Методы, конечно, были не такие радикальные, как, надо полагать, имелись у Александра, но люди все равно ко мне прислушивались. Наверное, все дело в моем взгляде, о котором мне часто говорили друзья. Это была еще одна черта, доставшаяся мне по наследству. Я умела заставить людей слушаться. Это не было внушением, гипнозом или чем-то подобным. Нет. Друзья говорили, что мой взгляд становился таким тяжелым, что некоторым становилось не по себе.
Отец тоже так умел, и я собственными глазами видела, как он пытался проделать со мной тот же трюк. Только на меня это совсем не действовало. Как бы я ни старалась, я все равно во многом была его копией. И этот факт до невозможности нервировал нас обоих.
Не желая и дальше выслушивать ненавистные напоминания о бандите, дочерью которого я, к сожалению, являлась, я поспешила забежать в подъезд, в котором меня как обычно обдало сыростью и прохладой. Я понимала, что этот человек уголовник со стажем, но он уж точно не был убийцей. Не знаю почему, но я была в этом уверена. Лин не выглядел как палач, хотя вполне возможно мог способствовать чьей-то передозировке. И это не давало ему положительных баллов в моих глазах. Я все так же считала, что его место за решеткой где-нибудь на краю сахалинского острова.
Он не мой отец. А я не его дочь. Он мне абсолютно чужой человек. И я на него совсем не похожа.
Лифт отозвался на мой призыв практически моментально, будто бы только этого и ждал.
Стоило мне шагнуть в тускло освещенное и крайне неуютное помещение, как я столкнулась со взглядом собственных черных омутов и довольно таки длинной черной шевелюрой, сейчас более похожей на прототип лошадиной гривы, долгое время метающейся по ветру. Видок был не из лучших. Но еще большее отвращение вызывала резкая схожесть с кровным родственником, коего довелось лицезреть этим утром. И только маленький, чуть вздернутый нос выгодно отличал меня от этого человека. Именно на нем я и решила сосредоточить свои мысли, поворачиваясь спиной к зеркалу, и нажимая на свой знакомый третий этаж.
– Даже не думайте об этом! – услышала я материнский голос, как только створки лифта раскрылись. – Никуда она с вами не пойдет!
Только начавшее отступать чувство загнанности и страха вновь загорелось с новой силой. Теперь уже не за себя. За маму. Я всегда переживала за нее гораздо больше, чем за себя. Наверное, поэтому до сих пор не сбежала из этого города, подальше от папочки. Со мной мама ехать наотрез отказывалась.