Раздался ещё один сигнал, более резкий, продолжительный, тревожный.
На этот раз Никита тронулся с места, но как-то вяло, точно нехотя. Он продолжил мелкими шажками, сильно припадая на больную ногу и с трудом сохраняя равновесие, отступать назад, по-прежнему не сводя острого, напряжённого взгляда с неспешно, но неудержимо, уже без малейших задержек, двигавшегося к нему незнакомца, пересёкшего к этому времени тротуар и ступившего на мостовую.
И лишь когда автобус, так же как и преследователь, были совсем рядом, в считанных метрах от него, и водитель, наверное, уже готов был затормозить, Никита вдруг резко откинулся всем телом назад и, перелетев через полустёртую, едва угадывавшуюся беловатую полоску, служившую границей проезжей части, приземлился на другой её стороне.
Неизвестный же, казалось, не слышавший и не видевший ничего вокруг, кроме своей последней на сегодня – и, по всей вероятности, самой ценной и страстно желаемой – жертвы, которую он ни за что не хотел упустить и с которой не сводил яростного, заглатывающего взора, разгоравшегося всё ярче, по-прежнему как будто не замечая мчавшегося всё ближе огромного автобуса, решительно шагнул вперёд, прямо под его колёса…
Дальнейшее Никита помнил смутно; всё происходило точно в полусне. Он увидел, как плотная рычащая громада автобуса пронеслась мимо – совсем близко, едва ли не в нескольких сантиметрах от его лица, обдав его ветром и едким, горьковатым дымком. И ещё успел заметить – краем глаза, в какую-то долю секунды, – как эта мощная серебристая масса, в своём бурном, неудержимом движении, снесла, точно лёгкий картонный манекен, фигуру неизвестного и увлекла её с собой…
А затем раздался пронзительный и протяжный скрип тормозов, скрежетание, грохот – и, наконец, сильный глухой удар, гулко разнёсшийся по пустой площади. И потом вновь тишина, немного странная, тревожная, как будто неестественная после только что разорвавшего её необычного и резкого шума.
Никита, едва приходя в себя, взглянул в ту сторону, куда умчался сбивший незнакомца автобус и откуда сразу вслед за этим донёсся оглушительный, раскатистый удар. Оказалось, что уехал он недалеко: его высокий удлинённый корпус стального цвета с надписью большими синими буквами «ВизиТур» на левом боку возвышался неподалёку, на краю площади, слегка накренившийся и упёршийся передом в угол ближайшего к улице дома, на первом этаже которого располагался книжный магазин. В первые мгновения после аварии он стоял одинокий и безмолвный, – могло показаться, что он пуст, – и лишь немного погодя раскрылись двери, и наружу стали выходить пассажиры.
Но Никиту совершенно не интересовали сейчас эти взволнованные, возбуждённые, оживлённо обсуждавшие что-то и непрестанно звонившие куда-то по мобильникам люди. Он напряжённо выискивал среди них одну-единственную – так хорошо знакомую ему – фигуру, а не найдя её, встал и, преодолевая чудовищную боль в травмированной ноге, сильно хромая и не сдерживая больше рвавшихся из груди стонов, направился к месту аварии.
С немалыми усилиями добравшись до врезавшегося в стену дома и перегородившего тротуар автобуса, он вмешался в колыхавшуюся вокруг не слишком густую, но очень говорливую, беспокойную, находившуюся в непрестанном движении толпу и принялся внимательно, метр за метром, точно сыщик, осматривать место происшествия, одновременно заглядывая в лица топтавшихся рядом людей, будто надеясь увидеть знакомые черты. Он обошёл автобус кругом, особенно пристально изучив место его столкновения с домом, заглянул для чего-то в открытые двери и под колёса, окинул зорким взглядом близлежащую территорию – и, наконец, не найдя то, что искал, а также не в силах больше держаться на ногах, доковылял до росшего у обочины дерева и опустился наземь. Припал спиной к стволу, уронил отяжелевшую, будто налитую свинцом голову на грудь и впал в лёгкое забытьё.
Из этого смутного, болезненного полусна его вывело чьё-то осторожное прикосновение. Он не без усилия открыл глаза, медленно поднял голову и увидел перед собой довольную, улыбающуюся физиономию Егора, хотя эта улыбка явно стоила ему немалого труда: вся правая сторона его лица, включая глаз, заплыла сплошной синевато-багровой опухолью, отчего лицо заметно деформировалось и приобрело причудливое, одновременно и забавное, и немного пугающее выражение.
– Нет, ты посмотри только, как разукрасил меня этот выродок! – произнёс Егор, с трудом двигая мышцами своего изуродованного, похожего на жуткую кровавую маску лица и стараясь тем не менее сохранить на нём какое-то жалкое подобие улыбки. – Я сам, правда, не могу пока заценить, но чувствую, что картина, должно быть, впечатляющая! Так ведь, да?