Глава 7. "ЧИСТОСЕРДЕЧНЫЕ" ПРИЗНАНИЯ
Разведать в этот день удалось многое.
Выходя с бегов, Лавровский догнал Павла Чернова, невысокого усатого щёголя, с крупными выразительными чертами лица. Чувствовалось, он чем-то очень сильно расстроен. Понуро опустив голову, шел вслед за конюхом, который вел в поводу, укрытого теплой попоной, крупного, нарядного жеребца — малютинского Летучего.
Свой род Павел Алексеевич Чернов вел от знаменитого наездника самого графа Алексея Орлова — Семёна Черного, прозванного Дрезденским. И отец Павла, и дед, и прадед блистали на беговых дорожках. Не обидел бог талантом и его самого — не так давно появился на московском ипподроме, но уже успел прочно войти в число лучших. Каждая его езда отличалась исключительным мастерством и успехом. Так, что цену себе Павел Алексеевич знал — не с каждым и разговаривать станет. Но с Алексеем у него сложились приятельские отношения. Уважал он его — и за беговые отчеты, не то что у других репортёров, которые порой без смеха и читать нельзя, и за знание лошадей, и за широкую русскую натуру. Доводилось, и кутить вместе не раз.
Поэтому Лавровский обратился к нему запросто:
— Что, ты молодец не весел? Что головушку повесил?
— Да все из-за этого красавца, — Чернов ткнул хлыстом в сторону жеребца.
— А чем плох? Такие формы!
Наездник посмотрел по сторонам, не слышит ли кто, и почти зашептал:
— Не ладит жеребец. Попробовал сегодня поехать в резвую… Через версту весь в мыле и встает… Эх, а я думал на нем Большой Московский взять! Словно сглазил кто…
— И Терентьева сглазили, и Чебурока с Ефимом Ивановичем заодно.
— Так ты думаешь…
— Паша ты меня знаешь, я в сглаз, случайности и совпадения не верю.
— Правду значит говорят, что кто-то воду мутит? А тебя сам генерал попросил…
— Кто говорит-то?
— Да все…
— Ну, ежели все — значит правда. Так, что давай рассказывай. Меня сейчас Мишкины пассии интересуют. Графиня особенно.
Оказалось, что Юлия Ефимовна Оршанская появилась в Москве ещё зимой. Представляется, как польская помещица. Но видом на замоскворецких купчих похожа. Денег — не меряно. Приехала, будто бы, для закупки лошадей в свой завод.
— У Терентьева с ней роман? — спросил Лавровский.
Чернов заливисто рассмеялся:
— Мишку послушать, так все бабы без ума от него. Как только увидят, тут же ему письма шлют — "Я вся горю…" и все такое прочее.
— А познакомились они где?
— Да она приезжала колюбакинскую конюшню посмотреть. Потом и у нас были. Ох, и хват-баба! Как репей пристала к Николаю Павловичу — уступи, мол, Летучего, любых денег не пожалею. Потом ко мне. Если уговорю хозяина, хорошие комиссионные сулила.
— Вот как? А ты говоришь, сглазили жеребца!
Чернов вспыхнул, голос задрожал как струна:
— Вы, сударь, думайте, что говорите! Да, чтобы я…
— Не о тебе я, Паша, не о тебе. Но ты ведь на конюшне не один. Кто-нибудь мог и купиться.
— Ох, если только найдем шкуру продажную…
— Найдем, Паша. Непременно найдем. А сейчас надо думать, как Терентьева из кутузки выручать. Расскажи-ка мне о баронессе.
— О какой ещё баронессе?
— О той, с которой он в понедельник вечером встречался.
Чернов снова развеселился:
— Баронесса! Ну, Мишка, ну хвастун… Баронессы в "Фантазию" не ходят.
"Фантазией" назывался один из увеселительных садов, открывшийся недавно в Петровском парке. С первых же дней его облюбовали портнихи, цветочницы и особы нестрогого поведения. Место для заведения знакомств было самое подходящее — тенистые аллеи, многочисленные беседки, грот. По вечерам на открытой веранде играет оркестр, поют цыгане.
— Мы с Мишкой частенько туда заглядывали — продолжал Чернов.
— Ну и как?
— Сбоев пока не было.
— А в понедельник?
Наездник довольно улыбался:
— С Настей — модисткой познакомился. Скажу тебе, Алексей, это не баба, а халва, рахат-лукум… Погуляли, значит, по аллеям, в чайную зашли. А потом на Масловку поехали — там у моего кума свой домик…
— Паша, ты про Мишку давай рассказывай…
— Так он с этой, как ты её назвал — баронессой, уехал. По правде говоря, красивая женщина, породистая, как кобыла от Лебедя. Волосы черные, глаза зелёные… На мизинце перстенёк с изумрудом.