— Дурак, ты, Сережка. Распоряжение генерал-губернатора от 15 декабря прошлого года пока не отменили.
— Какое-такое распоряжение?
— Запрещающее печатать в газетах и журналах о задержаниях, произведенных по политическим мотивам. Теперь газете предупреждение вынесут, а тебя из Москвы вышлют
— К-как это вышлют? К-куда?
— В административном порядке, а куда — от начальства зависит. Могут и в Сибирь.
Жалкое зрелище являл собой сейчас Емильянцев — не бритый, с всклокоченными волосами, трясущимися (то ли с похмелья, то ли от страха) руками.
— Ну, Байстрюков, ну подлец… А божился — комар носа не подточит… Что делать-то, Лёша? И выпить не осталось, — он тоскливо посмотрел на пустые бутылки. Всхлипнул:
— Помоги, Алексей Васильевич! Поговаривают, у тебя наверху кто-то есть… Век не забуду!
Лавровский выдержал долгую, томительную для Серёжки, паузу:
— Попробовать, конечно, можно. Только с пустыми руками туда не пойдешь.
— Поверь, ни копейки не осталось.
— Я не об этом. Бумага какая-нибудь от тебя нужна.
— Какая бумага-то?
— Сейчас подумаю. Да ты пей — мне, что-то все равно не хочется. — Лавровский пододвинул Серёжке свой полный стакан, который за все время разговора даже не пригубил
Через четверть часа он ушел, унося адресованное московскому генерал-губернатору покаянное письмо Емельянцева, в котором подробно рассказывалось, по чьему наущению были написаны все три газетные заметки…
… В бильярдной трактира Саврасенкова было пусто. Публика, обычно, начинает собираться здесь к полудню. Маркёр, которому Федотов уже успел шепнуть, что следует, при виде Малинина расцвел улыбкой:
— Здравствуйте, Сергей Сергеевич! Давненько к нам не заглядывали.
— Не досуг. Служба.
— Наслышаны-с. Вы ведь теперь в самом Петербурге.
Сергей предостерегающе приложил палец к губам:
— Об этом молчок. Я у вас по делам.
— Понимаем-с. Могу быть, чем полезен?
— Можешь. Лубенцов Иван Иванович у вас проживает?
— У нас.
— Чем занимается?
— Да целыми днями здесь околачивается. Играет на интерес.
— На игру ты его сводишь?
— Бывает-с.
— Вот и скажи ему — карась икряной, а кий держать в руках толком не умеет. И смотри, чтобы без подвоха. Иначе…
— Не извольте беспокоиться, Сергей Сергеевич. Мы для Департамента полиции всегда рады стараться.
Через четверть часа в бильярдную вошёл молодой человек в короткой поддёвке. Куцая, неопрятная бороденка, маленькие поросячьи глазки, толстые слюнявые губы и какая-то хамоватая ухмылка сразу вызвали у Малинина брезгливую неприязнь. Вошедший некоторое время, молча, наблюдал за Сергеем, который со скучающим видом, довольно неумело гонял шары. А после особенно "удачного" удара, когда шар перелетел через бортик, предложил:
— Составьте компанию, сударь. Сыграем партию-другую по маленькой?
— Извольте, — согласился Малинин. — Только если очень по маленькой. По красненькой вас устроит?
— Устроит.
Глаза Лубенцова жадно заблестели. Никчемный игрок, для которого десять рублей ставка очень маленькая, не каждый день попадается. Он достал бумажник, вынул из него две пятирублёвки и, как это было принято среди игроков, хотел положить в лузу.
— Одну минуту, — Сергей перехватил его руку и взял деньги. Внимательно осмотрев их, довольно улыбнулся. — Вот вы и попались господин Лубенцов. Кредитки фальшивые!
— Да ты чего мелешь?! — заорал Лубянцов и попытался ухватить Сергея за лацканы сюртука. — Да я тебя сейчас…
Малинин резко, без замаха, ударил его под дых. А когда тот, охнув, согнулся чуть не пополам, добавил ребром ладони по шее. Третий удар опрокинул Лубенцова на стоящий у стены диван.
Придя в себя, Лубенцов увидел в руках у того, кого он наивно принял за "карася" револьвер.
Это была самая полезная вещь, которую Сергей привез из прошлогодней поездки в Париж — шестизарядный самовзводный револьвер системы Эмиля Нагана образца 1878 года. По размерам он был значительно меньше, чем револьверы "Лефоше" и "Смит-Вессон" — очень удобно носить с собой. Достать его в Париже оказалось весьма сложно. Пока "Наганы" поставлялись только для вооружения офицеров бельгийской армии. Но интенданты воруют и торгуют не только в России, но и в Европе.
— Пристрелю, сволочь сиволапая, — не говорил, а шипел Малинин. — За фальшивые деньги каторга тебе светит, а за сопротивление при задержании…
— Помилуйте, сударь! — взмолился Лубенцов, — Откуда-ж мне знать кто вы такой?
— Могу и представиться. Ротмистр Брусникин, из Департамента полиции. По твою душу из Петербурга приехал… А ну сознавайся, откуда поддельные кредитки?