Колюбакинским лошадям ещё ни разу не удавалось выиграть Большой Московский приз. Но в этом сезоне появилась в конюшне очень резвая вороная кобыла Грозная. С ней у Александра Васильевича были связаны большие надежды. И вдруг, такой непредвиденный случай!
Приезжев сокрушенно качал головой:
— Сколько раз я Терентьеву говорил, водка и женщины до добра не доводят. Но делать нечего — надо выручать. Кто арестовал-то? Сыскное?
Вошёл Лукич с подносом.
— Александр Васильевич, вы кофий с лимоном али со сливками будете кушать? — спросил он.
— Я-то? — Колюбакин лихо подкрутил ус. — Я, братец, лучше водки выпью. Не всем же быть такими трезвенниками, как твой барин. Распорядись. И чтобы живо! Одна нога здесь, другая там!
— Будет исполнено, ваше превосходительство! — рявкнул Лукич, вспомнив молодость и службу в эскадроне, которым командовал тогда молодой ещё ротмистр Колюбакин
Когда они вновь остались одни, Колюбакин, уже без прежней наигранной веселости продолжил прерванный разговор:
— Не сыскное, Павлуша. Охранное!
— Да быть того не может! — Приезжев, от изумления даже подскочил, чуть кофейник не опрокинул. — Что он, нигилист, какой? Или бомбист? Не верю, право.
— И я не верю. Но тем не менее…
— У начальника охранного отделения подполковника Скандракова были?
— Да ты в своём уме?! К этому хамобесу киевскому, я ни за какие коврижки на поклон не пойду!
Скандраков, недавно переведенный в Москву из Киевского губернского жандармского управления, жителям второй столицы, почему-то, не приглянулся.
— А у обер-полицмейстера?
— Был. Евгений Осипович политик известный. Посочувствовал, покивал понимающе, а потом заявил: " Поскольку данное дело задевает интересы безопасности государственной, а может и августейших особ… К тому же охранное отделение в вопросах оперативной работы мне более не подотчетно"…
— К генерал-губернатору ехать надо.
— Ездил уже. Не принял он меня.
Лукич принёс запотевший графин и любимую закуску Колюбакина — маслины. Под водочку Александр Васильевич рассказал о том, как после отказа в аудиенции зашел он к начальнику секретного отделения канцелярии генерал-губернатора Петру Михайловичу Хотинскому, человеку хоть и в чинах незначительных, но весьма влиятельному и имеющему доступ к Долгорукову в любое время:
— Ох, и сердит, говорит Пётр Михайлович, на вас князь. Был у него, дескать, с утра с докладом Скандраков. Владимир Андреевич ногами топать изволил и кричал: "Стар стал Колюбакин! На собственной конюшне порядок навести не может, где уж ему беговым обществом заведовать…"
Обиженно замолчав, выпил очередную рюмку:
— Тоже мне, молодой выискался! А сам на десять лет меня старше… В отставку что ли, в самом деле, подать?
— Не об этом сейчас думать надо! — неожиданно резко перебил его, всегда мягкий и деликатный, Приезжев.
— А о чём?
— О том, как доказать, что нигилистов и бомбистов на вашей конюшне нет и никогда не было. Мы должны узнать, чьи это гнусные интриги!
— А кто доказывать будет? Скандраков? Не знаешь что ли чья это креатура?
— Знаю. Назначен к нам по протекции директора Департамента полиции Плеве. А этот прохвост известный. Выгодно так и белое у него становится чёрным.
— Вот видал, какие дела. В губернском жандармском управлении после ухода генерала Слёзкина ни одного порядочного человека не осталось. Начальник сыскной полиции, полковник Муравьёв…
Приезжев брезгливо поморщился:
— Чтобы оплатить услуги этого мздоимца денег потребуется не меньше, чем на новую беговую дорожку. Не хотелось бы к нему обращаться…
— Ну и ладно, что хапуга, зато дело знает.
— И все-таки настоятельно рекомендую обратиться совсем к другим людям.
— К кому это?
— А кто нашёл лошадей графа Рибопьера, которых украли по дороге из Харькова?
— А, ты о наших доморощенных Шерлоках Холмсах…
— О них, Александр Васильевич, о них. Кстати, помогли они не только Рибопьеру. Когда Дмитрия Дмитриевича Оболенского в Париже обвинили в выдачи поддельных аттестатов будто бы правнукам самого Лебедя…
— Странно, никогда об этом не слышал.
— Не удивительно. Оболенский не любит вспоминать эту историю, тем более что всё закончилось благополучно.
— Вот значит как, — Колюбакин, задумчиво барабанил пальцами по столешнице какой-то марш.
— Потолкуй с ними, Павлуша. Мне самому неудобно. Я их в прошлое воскресенье из членской беседки велел вывести. Членам-любителям, ведь не положено, только действительным… Лукич!