Не успел Агап Павлович опомниться от куплета, как в проходе показался полковник Егупов верхом на палочке и с биноклем. Следом шла Евдокия Егупова с горностаевой муфтой в руках и щелкала из нее семечки, с беличьим любопытством тараща бусинки на обомлевших «затворников».
— Здравствуйте, товарищи художники! — прокричал Егупов с палочки.
— Здравия желаем, товарищ полковник! — отвечали за всех ординарцы, дирижер и Евдокия.
— Поздравляю вас с открытием выставки! — продолжил мысль Егупов.
— Ура!.. Ура!.. Ура!! — раскатили по залу ординарцы, Евдокия и Агап Павлович, сделавший вид, что ничего особенного не происходит, все гладко и все своим чередом.
— Ура и слава! — дополнил он с нарочным опозданием.
И полковник его приметил.
— Начнем, пожалуй, — сказал Егупов.
Хор расступился и открыл выставочное пространство. Егупов поманил пальцем все еще сомневавшихся скульпторов, а когда они сгрудились, ударил в колокол и сказал:
— Пошли!
Музыка заиграла «Марш 23-го кавполка», и «затворники» кто пошел, а кто побежал к своим работам, чтобы объяснить при надобности смысл и направленность своих творческих усилий.
Оценив тягу и, любовь Егупова к шутке, Агап Павлович поскакал на топоре, но скакать на нем оказалось для колеи низко и потому неловко. Агап Павлович как ни старался, а пришел последним, когда Егупов уже осматривал скульптурные труды Потанина — Гекату и Кентавра, бросившихся ему в глаза своей непохожестью на лепные образы современников, стоявших по соседству.
— Это кто? Змей Горыныч? — спрашивает полковник, тыча пальцем в трехглавую Гекату. — Но почему тогда морды разные, одна лисья, другая песья, третья лошадиная?… Где единство формы и содержания! — Егупов посмотрел на Гекату в бинокль. — Не вижу!
— Это, видите ли, Геката из греческой мифологии, — отвечает Потанин с предупредительностью, нужной только в разговоре с тяжело больным или сильно пьяным человеком.
— Нам ли у греков занимать? — сбрасывает маску и подает голос подоспевший Агап Павлович.
И Егупов его слышит.
— Внесем ясность, — говорит полковник. — Ехал грека через реку, видит грека в реке — шиш!..
Оживление среди ординарцев.
— Мифы нужны тем, у кого нет действительности!
Агап Павлович зааплодировал первым, и полковник это заметил.
— А эт-то что? — Егупов перешел к кентавру. — Опять без единства? То ли луковка, то ли репка!.. Как его хоть зовут?
— Это кентавр, — беззащитно оправдывается Потанин.
— Имена же вы им, я скажу, выбираете!.. «Кентавр»?! Если это человек, то почему на копытах? Он что же, сеном объелся? (Смех ординарцев.) Или работал, «как лошадь»?.. (Смех Евдокии, переходящий в аплодисменты Агапа Павловича.)…Где вы видели эдакое в действительности?!
Зал притих в ожидании. Упрек Егупова исходил из самых глубин.
— Практика показывает, что таких людей не бывает! — обобщил Егупов. — А лошадей — тем более. Это не лошадь, а позор для нашей кавалерии… Таких мы не держим! У нас таких лошадей нет и, надеюсь, не будет. Все слышали?..
— Я, я вас слышу, — кричит Агап Павлович. — Не будет, сейчас же не будет!
Он бросается на трехглавую Гекату и махом отрубает ей лошадиную морду. «Затворники» пятятся назад.
— Я живенько, я скоренько! — шепчет Агап Павлович. Р-раз — и, закатив к небу немые белки, летит на пол срубленная голова кентавра. И вместе с ней падает в обмороке Потанин.
— Воды! Воды!.! — просит Агап Павлович, и ему бегом несут стакан на хрустальном подносе.
А в зале паника. Скульпторы рассыпаются и закрывают телами свои работы, становясь перед ними на манер распятия.
— Один момент, сию минуточку, — приговаривает Агап Павлович, смачивая из стакана лошадиную морду Гекаты и прилепливая ее к обезглавленному кентавру. — Пожалуйте, лошадь подана…
— Как зовут? — спрашивает Егупов, оглядывая новорожденную.
— «Сивка-бурка».
Взор Егупова загорается ясностью и проникновением в суть. Он сдвигает на бедро кобуру и вспрыгивает на белый круп.
— Нельзя! — вскрикивает очнувшийся некстати Потанин. — Что вы делаете, товарищ Егупов?!
— Пеший конному не товарищ, — смеется полковник, прилаживаясь на кентавре. — Конь — огонь! Безъящурный, строевой, — и показывает биноклем на Агапа Павловича. — Считать его первым среди лучших! В приказ!
— Готов и впредь… Я… примите от верного сердца, — задыхается от волнения Агап Павлович и протягивает Егупову, словно хлеб-соль, голову кентавра на хрустальном подносе.