— Топорная работа, — подхватил на лету пес. — Искусство жертвовать собою заменено уменьем жить…
— И жертвовать чужою головою, — мягко вклинила лиса.
— Идите вы к черту! — выругался Агап Павлович.
— Сейчас не время, — сказал пес, — у нас там обеденный перерыв.
— Отрицаю! — закричал Агап Павлович. — Нет перерыва, нет собачьего нюха, нет никакой рыжей лжи. Ничего нету!!
— Ах не-е-ту? — пропел пес. — Оставь его, сестра! Пусть посмотрит, на чем он держится…
В тот же миг зверье отринулось, и все пошло кувырком. Кубарем покатилась луна, закаруселили, путаясь в голубой клубок, звезды. Агап Павлович сделал «бочку», потом «штопор» и камнем пошел к земле. А сверху из голубого клубка на него с подлым интересом смотрела давешняя морда Голубого козла. Агапу Павловичу стало страшно. Нестерпимо засвистело в ушах, а тело стало нагреваться. Приближалась земля… Вот она близко. Совсем рядом… Вот уже над облаком показалась каменная голова Ивана Федорова, и Агапа Павловича несет на нее, как корабль на риф. Голова все ближе… ближе… Агап Павлович поджал ноги, расставил руки самолетиком и замахал ими, как бы ища в этом спасение. Но вместо спасения с земли грянуло несуразное, несовместимое с моментом:
— Ку-кы, ку-кы, ку-калочки, едет Ваня на палочке!
А теноришко вскочил на стул, заложил шулерские пальцы за портупею и, закатив, глазки на Агапа Павловича, сладко заголосил:
— На побывку едет молодой моряк, грудь его в медалях, ленты в якорях!
У Агапа Павловича опустились руки.
«Все! — подумал он. — Души у меня нет, а телу — каюк!»
Проснулся он совершенно разбитым, весь в горячем и липком поту. Во рту было сухо и горько, а в ушах звенело, как и впрямь после долгого перелета.
— Ну, погоди! — шепнул Агап Павлович кому-то невидимому. Он с трудом выпутал ноги из одеяла, оделся и пошел в соседний номер к Сапфирову.
— Нет ли у тебя чего от головной боли, Тимур?
Агап Павлович проглотил таблетку и тотчас же спросил:
— Эту мерзость уже сожгли? Я про «Козла» тебя спрашиваю.
— Разумеется! Белявский — человек слова, — поторопился Сапфиров.
— Надо бы и пепел развеять, — сказал Сипун.
— Ну, это уж слишком.
— Не слишком, а в самый раз. Кстати, как ты относишься к манекенщицам?
— Бывает. Дело-то житейское, — соткровенничал Сапфиров.
— Я не об этом, дурак. Ты как: их любишь или нет?
— Что вы, что вы! — испугался режиссер. — Я их близко к камере не подпускаю. Только в массовых сценах и не больше.
«И этот попался бы», — подумал Сипун, после чего ему сразу полегчало. Вторую таблетку он глотать не стал.
Глава
XI Будни юга
Скорый поезд прибывал в Янтарные Пески очень рано, когда суматошные курортники только начинали выстилать на пляже посадочные кресты, занимая место под солнцем родственникам и знакомым. Но еще раньше поднимались жители разбойного селения Круча. Не имея консульских отношений с квартбюро, они выходили на перрон и брали пассажиров живьем.
Едва Стасик Бурчалкин спрыгнул с подножки, его подхватила на руки бой-баба в пламенном сарафане «Ярость Анапы» и мужских сандалетах на босу ногу.
— Сынок! — прилипла она к Стасику жарким телом. — Ты надолго? У меня коечка рядом с морем. Где он, твой чемоданчик?
— Мне в гостиницу, — сказал Бурчалкин, силой размыкая душные объятья.
— Куку с макой там получишь!
— А без мака можно? — сказал Бурчалкин, но «Ярость Анапы» уже подхватила чей-то вспученный чемодан и, поставив владельца перед фактом, повела его в дикое предгорье.
Так всегда поступали жители аула Круча, отбивая хлеб у горожан.
Бурчалкин вышел на вокзальную площадь и увидел прямо перед собою гостиницу «Прибой». Из «Прибоя» выскакивали и торопились, как на работу, постояльцы с махровыми полотенцами через плечо. Бухать в двери дежурным тут не приходилось: к половине восьмого в гостинице оставались одни горничные.
Стасик думал, что ему придется будить консультанта по реквизиту Белявского, но в «Прибое» задержалась из-за прически одна Эльвира Маньяковская. Режиссер и консультант укатили чуть свет в Ялту, а оставленный без присмотра коллектив смылся на пляж, захватив с собой для отвода глаз чучело таежной цесарки.
Тимур Артурович и Белявский должны были обернуться за два дня, так сказала Маньяковская, и самое лучшее было стеречь их прямо в гостинице. Но к табличке над стойкой администратора «Мест нет» кто-то приписал от руки: «и не будет».