— Таких музыкантов не найдешь даже в Бремене, — сказал Стасик. — Ими только разбойников на дороге пугать.
— Были мы в этом Бремене, — сказала Карина. — Ужасно отсталая страна. Представляешь, там в гостинице кипятильники не позволяют включать… Пробки, видишь ли, горят! Из-за этого мы с девочками только по одной кожаной юбке привезли: остальную валюту проели.
— А в Республике Кокосовых пальм ты, случайно, не была?
— А как же! Три недели на орехах сидели (они там даром) и по целому чемодану кофт привезли, а Маргоша (у нее банка сайры была) еще на два платка выкроила… Вот это, я понимаю, страна! Солнце, море, орехи…
Пока официант загромождал стол салатами, осетровой рыбой и мускатами, к утомленному скрипачу подтянулся на подмогу оркестр, на сцену вышла певица в бархатном платье и ниткой тульского жемчуга на короткой шее. Публика потеплела.
запела она, поправляя оборки на платье.
Дожевывая на ходу фирменный лангет, публика повалила на танец.
Поначалу Стасик заносился и критиковал вполголоса «бременский» оркестр, но, одолев пару бутылок «Псоу», влился в общий поток и топтался на танцевальном пятачке довольно охотно.
Постепенно страсти раскалились. «Прибой» шумел, как настоящий. Бархатной солистке стали подпевать. Две девицы уже танцевали друг с другом и, вскидывая головы, надсадно хохотали в потолок.
В центре пятачка веселился аскетичный брюнет в сандалетах на резиновом ходу. Пел он совершенно вызывающе, а когда танцевал, падал на колено и по-краковски обводил партнершу вокруг себя.
— Давай, Троепанский! — подзуживали из-за стола.
И брюнет дал. Оставив свою даму, он отпрыгнул метра на полтора назад и замельтешил в чечетке, грохоча подошвами, как трактор.
— Такой танец лучше плясать в валенках, — заметил Бурчалкин. — Оно как-то пластичнее.
— Он перегрелся или объелся орехами, — определила Карина. — С Маргошей было то же самое в Республике пальм.
— О нет, Кариночка, товарищ абсолютно здоров, не пьян, а просто раскован, то есть не боится утратить авторитет. При сослуживцах он бы эдакое болеро не позволил. Но сейчас ему не грозят пересуды. Он живет от вольного впрок. А что делать? Впереди у него, может быть, одиннадцать месяцев канцелярской отсидки, да еще жена, которая всегда права.
— Он, наверное, полярник, — внезапно предположила Карина. — Один мой знакомый по одиннадцать месяцев на льдине сидит, а как вернется, так от радости в мух шампанским стреляет. Наведет пробкой, бац — и готово!
— Наследник Робин Гуда, — определил Стасик. — Впрочем, я его понимаю: на полюсе мухи — редкость.
— Ты думаешь?
— Точно знаю. С живностью там дефицит.
— Вот оно что. То-то я шапку не могу достать. Там, наверно, и нерпа перевелась от бензина. Правда, меня познакомили с одним человеком, так он обещал. Говорят, он все может, даже в столицу из Сызрани прописать. Он консультантом по быту работает…
В ресторане начали гасить огни. Оркестранты облегченно заиграли «Доброй вам ночи». Стасик рассчитался с официантом и сказал Карине:
— Зайдем на минуту в гостиницу.
— В такой час? Не надо: сейчас больше одиннадцати.
— Ничего страшного, мне только узнать, не приехали ли знакомые с Ялтинской студии.
— Нет, нет. Только не сегодня!..
«Ага, вон оно как! — подумал Бурчалкин. — Медлить тут нельзя». И сказал:
— Хорошо, я не настаиваю.
Они вышли на проспект Айвазовского. В небе фонарем висела луна. Море дышало ровно и лениво. Стасик обнял любимую за плечи и, плохо владея собой, сказал:
— В такую ночь хочется украсть где-нибудь арфу и до рассвета играть на пирсе.
— А ты умеешь? — сказала Карина уважительно.
«О, черт, с ней надо попроще!» — решился Стасик.
Они неслышно пересекли мощенный плиткой хозяйкин двор, пробрались в виноградную беседку и присели на скамью, упиравшуюся в забор. Карина сняла туфли и стала вытряхивать из них песок.
— Карина, — сказал Стасик, изготовившись для поцелуя, — я художник, и все прекрасное пробуждает во мне…