— Ну, что я тебе говорил! — шепнул по дороге Белявский. — Дело верное!
Кытин обхватил руку Гурия Михайловича выше локтя и пожал ее в благодарном порыве. Он понял, что не зря писал за Белявского книжку «На красный свет». Игра стоила свеч!
Следом за Белявским прибыли Карина и Герасим Федотович. Дядя Гера был взмылен и нагружен, как мул, покупками. Карина была в новом платье и белых туфлях с серебряными бантиками. Вторую пару в кремовой коробке «Фарро» она держала в руках и тут же убежала в ванную, чтобы примерить еще раз.
Она любила вещи как моль и никогда ими не насыщалась.
Заслышав в передней голоса гостей, Гурий Михайлович покосился на «Голубого козла» и выбежал навстречу, чтобы упредить нежелательные вопросы и недоуменные восклицания.
— С кооперативом полный порядок, — доложил он Герасиму Федотовичу секретным голосом. Он потоптался на месте и так же секретно добавил: — Только прошу вас: о картине ни слова. В интересах нашего с вами дела пусть повисит тут до утра. Не омрачайте, ради бога, новоселье. Поверьте слову, я завтра же вам ее верну. Ровно в одиннадцать.
— Но позвольте! — сказал Герасим Федотович. — Я гоняюсь за вами второй день.
— Вы «гонялись», — с горечью повторил Гурий Михайлович. — А как я мотался эти дни насчет Дома композиторов… Так вот и умрешь в чужой приемной по чужому делу.
— Здравствуйте, Гурий, — сказала Карина, появившись из ванной уже в кремовых туфельках. — От чего вы собираетесь умирать?
— О, какое платье! — закричал Белявский и отпрянул в сторону, как бы ослепленный фарами. — Глядя на вас, Кариночка, я всякий раз умираю.
Золотарь по-городскому, стараясь не обслюнявить, приложился к руке Карины и, показавши на комнаты, проговорил:
— Прошу в наш шалашик.
Гурий Михаилович забежал вперед хозяина и взял на себя роль экскурсовода.
— Мебель стиля Павловский ампир, — пояснил Гурий Михайлович. — Вы на ножки, на ножки гляньте!
Он присел на корточки, предлагая последовать его примеру.
— Это вам не Кузьмы-топорника работа, а настоящий «Чиппиндейл».
— Чиппиндейл — это вещь, — сказала Карина. — Ну просто замечательно.
— А этот каков красавец! — погладил он любовно буфет. — Одной меди на пушку хватит! А стекла…
Тут экскурсия была прервана диким сопением.
Белявский обернулся.
В дальнем углу вздымал грудью красный от возмущения Кытин. Впопыхах его не представили гостям. Русский Кафка совершенно окоченел от такого хамства, а теперь задышал, как прострелянный баян…
— Ах, да! — воскликнул Белявский. — Я не познакомил вас с нашим писателем.
Кытин нежно ощерился и заговорил, перемежая речь покровительственной ухмылкой.
В незнакомой компании его комплекс проявлялся однообразно и сводился к нечаянной демаскировке собственных достоинств.
— Как странно устроен мир, — излагал он, поглощая Карину взглядом. — Казалось бы, чего желать нашему Кириллу? Богат, знатен, а мучается хуже Кочубея… «Завидую, говорит, завидую тебе, Виктор, всеми фибрами». — «Глупо и напрасно, — это я уже говорю. — Чего с горы не дано, в аптеке не купишь».
В передней нетерпеливо заверещал звонок, Анюта пошла открывать двери, и в гостиную ворвалась Инга Драгунская. Нижняя губа у нее была недокрашена, а лицо пылало, как маяк.
— Товарищи! — закричала она с порога. — Вы даже не представляете, как вам повезло! Мне прислали стихи Максима Клавдина. Да, да, прямо из Янтарных Песков!
Инга порылась в сумочке, вытряхнула на стол бигуди, крем «Идеал» и достала со дна захватанный машинописный листочек.
— Вот послушайте!
Она сложила кулачок пистолетом и стала читать, грозя им в пространство на манер «похитителя балерин» поэта Моторина-Соловейчика:
Инга перевела дыхание и, оглядев праздничными глазами слушателей, с тайной в голосе спросила:
— Ну, что вы на это скажете?..
— «Красивый и сильный»?! Вот это да!.. — воскликнул Белявский. — Это же прямой намек на директора издательства «Сила» Красовского… А как же! Он вам любой «разгон» замедлит. Я-то знаю: без бумаги к нему не подступишься…
— Вот оно что… Вот, оказывается, куда камушек, — сказала Инга, интригуя всех страстными интонациями голоса. — Если по совести, я подозревала нечто другое, но теперь вижу, что Гурий Михайлович прав… Ну, конечно же, прав! Не зря тут «трамваи и автомашины»: это про моего любимого поэта Моторина… «Красивый и сильный» его три года не печатает. Вы меня понимаете?