— Это еще что! Они и в силу слова не верят, — разошелся Сапфиров. — «При чем тут, — говорят, — Ян Грустман и Иван Сусанин?…Это, говорят, мистика! И с какой стати „Иван Федоров“? Мы с этим сейчас боремся. Это вредный символизм!»
— Да нет же, — поморщился Агап Павлович. — Что они, с ума посходили? Это наш положительный симво… то есть метод поэтических ассоциаций.
— Вот именно! И я прошу вас, Агап Павлович, вмешаться. А то наш симво… то есть поэтический метод им не по нутру.
— Я подскажу кому следует, — сказал Сипун, оборачиваясь как бы невзначай к бюсту министра художественных промыслов.
— Не знаю, как вас и благодарить, — залебезил Тимур Артурович. — Вы всегда нас поддерживаете.
— Что там нас! Агап Павлович саму идею поддерживает, — невзначай уточнил мудрый Кирилл Иванович.
— Я все поддерживаю, — согласился Сипун. — А вы? — он значительно посмотрел на Кирилла Ивановича. — Ну, кого вы мне тут прислали? Символисты для него «божьи одуванчики»!
— Не может быть! — перепугался Кирилл Иванович. — Впрочем, может быть, он не совсем все понимает.
— Так зачем же ему поручать?
— Острое перо, знаете ли, — пробормотал Кирилл Иванович.
— Перо ценится не острием, а наклоном, — жестко проговорил Агап Павлович. — «Одуванчики»! Вы приглядитесь, куда «семена» летят!
Агап Павлович извлек из ящика письменного стола сложенный вчетверо листочек, будто в нем и были те самые «семена», и, развернув его, зачитал:
Агап Павлович сделал настораживающую паузу, прокашлялся и продолжил:
— Ну, каково? Это сочиненьице того самого Клавдина, мне из Янтарных Песков специально прислали. Как вам этот «одуванчик» покажется?
Сапфиров и Яремов не знали, что ответить. Им обоим было ясно, что «сочиненьице» надо не медля измордовать, но они не знали, с какого боку подступиться.
— Ну, друзья мои, вы уж совсем мышей ловить разучились! — упрекнул Агап Павлович. — «Стоит он, подтянут и строг…» Ну?
— Без-зобразие! — вскрикнул для порядка Сапфиров, еще не понимая, в чем именно это безобразие заключается.
Кирилл Иванович оказался более догадливым и прозорливым:
— «Подтянут», да еще «строг»! Куда же яснее! — откликнулся он, сообразив, что от него требуется. — Возмутительно!
— А «уличный бог» тебя разве не возмущает? — поддал жару Агап Павлович и, возмущенно передернув плечами, завел глаза к потолку.
Тугой Сапфиров так и не догадался, куда клонит разъяренный Сипун, но на всякий случай поспешил проявить свою активность:
— Вот оно, почем гребешки! — натужно ужаснулся он, почесывая в задумчивости переносицу. — Ну спасибо!.. Доигрались! Им и бог уже не бог… Здоровеньки булы! Только… только я не до конца уяснил, что означает «в подстаканнике»?!.
— Кирилл Иванович, если тебя не затруднит, растолкуй Тимуру Артуровичу, — сказал Сипун снисходительно.
— Да вы что же, меня совсем за дурака считаете?! — отвел от себя подозрения так ничего и не понявший Сапфиров. — Уж как-нибудь, не лыком шит! Но как тонко это… ну это запрятано…
— Такая нынче «творческая» манера: крапива теперь под «одуванчик» маскируется, — снисходительно сказал Сапфирову Агап Павлович. — Сам подумай, «трамвай и автомашины»
— тоже ведь на поверхности не валяются. А вглядись с прицелом, так видно, что к чему.
— Кстати, насчет «вершины», — заторопился Сапфиров. — Не хотят ли они принизить стишком вашего «Ивана Федорова» и всю вашу строгую творческую манеру?..
Агап Павлович аж крякнул.
— О чем вы спрашиваете! Всякое нападение на «подстаканники», на «вершины» есть косвенный выпад против меня… — и, обращаясь уже к Яремову, сказал: — Нет, это не божьи одуванчики. Видел бы ты эту козлиную морду в Янтарных Песках! Такое и во сне… Впрочем, это не важно… Я другого не понимаю: как примиренцы, вроде твоего «ботаника», могут работать в нашей газете?!
— Не могут! И в кино не должны, — в сердцах откликнулся Сапфиров.
— На днях у меня ответственная беседа, — сказал Сипун, наполняя слова затаенным смыслом. — Боюсь, вынужден буду об этом упомянуть.