И коммунисты, и социалисты с самого начала обращались к одной и той же социальной страте: рабочему классу. Само существование партии, в которой преобладает пролетариат, партии, преданной коммунизму и диктатуре пролетариата и вдохновляемой магической картиной Советской России и героических свершений Октябрьской революции, было постоянной угрозой социал-демократической партии и силам, контролирующим профсоюзное движение, особенно в периоды депрессии и общественных беспорядков. То, что эта угроза была реальной, хотя величина ее никогда и не была постоянной, ясно из изображений членства и выборов. Правда, коммунистам не удалось организовать большинство рабочего класса, сокрушить социалистическую партию или захватить контроль над профсоюзами. Причиной была как их неспособность правильно оценить психологические факторы и социологические тенденции, действующие внутри рабочих Германии, так и их неспособность разорвать материальные интересы и идеологические связи, объединявшие рабочих с системой плюралистической демократии, развиваемой реформизмом. Тем не менее реформистская политика всегда была подвержена колебаниям просто из-за угрозы, что рабочие могут покинуть реформистские организации и перейти на сторону коммунистической партии. Прекрасный пример — это колеблющаяся терпимость социал-демократической партии к кабинету Брюнинга (1930–1932) в сравнении с ее явной оппозицией кабинетам Папена и Шлейхера (1932). Коммунистическая партия все три кабинета подвергала нападкам как фашистские диктатуры.
Реакционеры находили в коммунистической партии удобного козла отпущения не только в атаках на коммунистов и марксистов, но и на любые либеральные и демократические группы. Демократия, либерализм, социализм и коммунизм были для национал-социалистов (и итальянских фашистов) ветвями одного и того же дерева. Каждый закон, нацеленный, как предполагалось, против и коммунистов, и национал-социалистов, неизменно оборачивался против социалистической партии и левых в целом, но редко против правых.
Политика самой коммунистической партии была поразительно двойственной. С одной стороны, она давала рабочим в достаточной мере критическую способность проникать в суть действия экономической системы и таким образом оставляла им мало веры в безопасность, обещанную либерализмом, демократией и реформизмом. Она довольно рано раскрыла им глаза на переходный и полностью фиктивный характер постинфляционного бума. Пятый Всемирный конгресс Коминтерна объявил 9 июня 1924 г., что капитализм был в стадии острого кризиса. Хотя такой анализ был преждевременным и, как следствие, «левацкая» тактика коммунистической партии была полностью ошибочной, все это предотвращало самодовольство, развивавшееся среди социалистов, которые видели в буме, финансируемом зарубежными займами, решение всех экономических проблем и которые считали каждого мэра или городского казначея из социал-демократов финансовым волшебником, если ему удавалось обеспечить ссуду из Соединенных Штатов. Даже на самом пике бума коммунистические лидеры предсказывали, что мир ожидала суровая депрессия, и их партия, таким образом, обладала иммунитетом от опасностей реформистского оптимизма.
С другой стороны, достоверные стороны коммунистического анализа были более чем уравновешены глубоко отсталым характером их политики и тактики: распространением принципа вождизма внутри партии и разрушением партийной демократии вслед за полной зависимостью политики от русской коммунистической партии; сильным преобладанием революционной синдикалистской тактики; национал-большевистской линией; доктриной социального фашизма; лозунгом Volksrevolution; наконец, частыми изменениями партийной линии.
Один потенциальный союзник, партия католического центра, оказался совершенно ненадежным. При Эрцбергере и какое-то время при Иосифе Вирте она представляла самое вдохновенное руководство, какое только знала республика. Вместе с ростом реакции правое крыло тем не менее становилось все более и более преобладающим в партии в лице Брюнинга как образцового представителя умеренных консерваторов и Папена из реакционной части. Из числа других партий демократическая партия исчезла с политической сцены, и многочисленные отколовшиеся группы пытались занять ее место как выразителя интересов среднего класса. Домовладельцы, ремесленники, мелкие крестьяне формировали свои собственные партии; политическое движение организовали оценщики имущества. Все они сумели обрести некоторую политическую форму, потому что система пропорционального представительства разрешала каждому сектантскому движению иметь голос и предотвращала формирование твердого большинства.