Национал-социализм ближе всего соприкасается с политической теорией Реставрации (периода после Французской революции), особенно с теорией К. Л. фон Халлера,[910] который рассматривает государство как естественный факт и в то же самое время как божественное учреждение, который допускает господство сильного над слабым и отрицает гражданские права, парламент и человеческий разум. Уже Гегель осудил этот тип политической философии как «фанатизм, умственную отсталость и лицемерие».[911] И все же даже слабоумие Халлера, как и всех консервативных традиционных теорий, еще слишком рационально для национал-социализма. Халлер все еще признает «естественную», хотя и старомодную и устаревшую структуру общества. Это опять-таки входит в противоречие с полным отрицанием национал-социализмом феодальных пережитков в обществе.
Известные абсолютистские или контрреволюционные теории не подходят национал-социализму, потому что у национал-социализма есть черты, радикально отделяющие его от них и потому что у него нет никакой теории общества.
Идеология национал-социализма содержит элементы идеализма, позитивизма, прагматизма, витализма, универсализма, институционализма — короче говоря, любой возможной философии. Но эти разнообразные элементы не объединены, они просто используются в качестве механизмов, устанавливающих и расширяющих власть и продолжающих пропаганду. Распространенные интерпретации национал-социалистической идеологии страдают двумя большими недоразумениями. Первое — это отождествление национал-социализма с гегельянством. Мы показали несовместимость рациональной политической философии Гегеля с национал-социализмом, и книга Герберта Маркузе[912]предоставляет блестящее опровержение этой ошибочной интерпретации.
Мы не должны совершать и вторую ошибку, ошибку отождествления национал-социализма с релятивизмом, позитивизмом или прагматизмом. Верно, что Муссолини допускал, что он многим обязан релятивизму и прагматизму:
«В Германии релятивизм — чрезвычайная дерзость и разрушительная теоретическая конструкция (возможно, философская месть Германии, которая может объявить о военной мести). В Италии релятивизм — это простой факт. Фашизм — сверхрелятивистское движение, потому что он никогда не пытался облачить свою сложную и мощную умственную позицию определенной программой, но руководствовался своей всегда меняющейся индивидуальной интуицией. Все, что я говорил и делал за эти последние годы, — это интуитивный релятивизм. Если релятивизм означает конец веры в науку, распад этого мифа о «науке», которую представляют как открытие абсолютной истины, то я могу гордиться тем, что применил релятивизм к анализу социализма. Если релятивизм означает презрение к застывшим категориям и людям, которые утверждают, что были носителями внешней объективной истины… тогда нет ничего более релятивистского, чем фашистская позиция и деятельность…. Мы, фашисты, всегда выражали наше полное безразличие ко всем теориям…. мы, фашисты, имели мужество отказаться от всех традиционных политических теорий, и мы являемся и аристократами и демократами, и революционерами и реакционерами, и пролетариями и антипролетариями, и пацифистами и антипацифистами. Достаточно иметь единственный устойчивый пункт: нацию. Остальное очевидно… Из того факта, что все идеологии имеют равную ценность, что все идеологии являются простыми фикциями, современный релятивист делает вывод, что каждый волен создавать для себя свою собственную идеологию и пытаться следовать ей со всей возможной энергией».[913]
913
Diutuma. Milano, 1924. Р.