Кофе почти остыл, слоеную булку я оставила без внимания, разглядывая происходящее напротив и чувствуя, как во мне уже привычно вспыхивает волна раздражения.
Взмыленный бармен, невысокий, тоненький, с гривой вьющихся черных волос, на мгновение остановился около высокого крепкого мужчины с аккуратной бородкой и подарил ему ласковую улыбку. Я не могла слышать, что они сказали друг другу, но эта радость в глазах и мгновенный шарящий взгляд посетителя говорили о многом. Например, о том, что мне не стоит сегодня соваться домой – скорее всего, спальня окажется занята. Я пожалела, что после работы пришла сюда, а не поехала домой сразу, но с другой стороны, лучше уж так, чем потом, часа в четыре утра, во время самого сладкого сна, оказаться разбуженной грохотом в небольшой прихожей, перешептываниями, негромким интимным смехом и – потом – ритмичным скрипом кровати с глуховатыми стонами и вскриками. А потом, через четверть часа, полчаса, час – как повезет или не повезет, – все еще делая вид, что спишь, слышать стук стульчака унитаза, если его удосужатся поднять, а потом негромкие голоса и храп до самого утра, когда тебе, злой и невыспавшейся, придется удирать на работу. И не потому, что без тебя никак – просто не хочется видеть этого бардака. Счастье, что было куда уйти утром. А если бы нет? Сидеть на лавочке во дворе или очередной кофейне, где меня уже давно знали и, возможно, посмеивались с легкой долей снисходительности? Разность менталитетов позволяла мне не обращать внимания на пересуды, а, может, я сама себя накручивала, но мне почему-то было не все равно.
Я зло разломила булочку и, отщипнув от нее кусочек, запила горьким кофе, осушив чашку залпом. Не стоило тащиться сюда, да еще среди ночи. Но я так устала и хотела нырнуть в свою постель, выбросив из головы суету и проблемы прошедшего дня, что наивно предположила: уж сегодня я точно отдохну как следует, а утром, возможно, проснусь от сопения в ухо и тяжелой, как бревно, безвольной руки, поросшей черными волосами, которая придавит сверху. Надежды, как оказалось, были тщетны, и я в очередной раз с горечью подумала: все глупости мы совершаем от одиночества.
В кафе уже никого не было. Официантки разошлись полчаса назад. Кроме меня тут находился всего один человек. Хозяин паштеларии принес мне еще одну чашку кофе и, поставив на стол, сказал:
– За счет заведения, Алиси.
– Спасибо, Густаво, – ответила я. – Но не стоило. Я уже собиралась уходить. Да и тебе пора закрываться.
Я привыкла, что в Лиссабоне меня называют Алиси, хотя звучит это немного неправильно и странно. С хозяином паштеларии я познакомилась где-то полгода назад. Не знаю, как он выяснил причины моего интереса к бару напротив, но, видимо, разведка работала неплохо, а о конкуренте, пусть тот и не торговал свежей выпечкой, здесь знали все. Возможно, сказывалась близость заведений друг другу, или персонал в свободное от работы время чесал языками, но тайна быстро перестала быть таковой. Блондинка-иностранка не осталась без внимания, а выяснить остальное при желании оказалось несложно. За границей я почему-то подсознательно окружала себя подобными персонажами: мужчинами, которые думали, что они еще в соку, в то время как часики безжалостно показывали закат. Немного кокетства, и перед тобой верный союзник, из тех, кто уже не слишком претендует на близость, но смотрит еще очень и очень охотно.
Густаво почесал живот и с неодобрением поглядел за окно, где сновал туда-сюда красивый, как картинка, бармен. Я терпеливо ждала, когда он выскажет свое мнение, которое я слышала не один раз и с которым в принципе была согласна.
– Этот щенок недостоин такой женщины, как ты, а ты совершила большую глупость, что связалась с ним, – сказал Густаво и сделал вид, что собирается плюнуть на пол, хотя если бы он посмел это сделать, то жена непременно узнала бы и проела ему плешь. Я переварила его фразу, мысленно переведя на русский и обратно, и пожала плечами:
– Почему же?
Густаво уселся за стол, подпер кулаками объемные щеки, отчего они стали казаться еще больше, и произнес с жалостью, которой, как мне кажется, не ощущал: