Жизнь в казарме с каждым днём становилась легче. Не то чтобы меня стали любить, но хотя бы почти оставили в покое. Может, побаивались-таки, что я спелся с врагами и могу пожаловаться им на какого-нибудь ретивого обидчика. Даже офицеры не очень-то на меня наседали, хотя я и далеко не всегда являл собой пример образцового солдата.
Я ни с кем так толком и не подружился, хотя в нашем призыве было несколько ребят, с которыми иногда можно было поговорить по душам. Однако, я заметил даже в них какое-то предубеждение. Что делать, они-то пока туда не ходили.
Отряд готовился к учениям. Потом были сами учения, впрочем, не особо масштабные. Я не заслужил никаких отличий, но всё-таки и не ударил в грязь лицом.
Потом пришли новобранцы. И любители помучить человеческую плоть переключились на них. К стыду своему, я не за кого не вступался. Старался только побольше спать и не видеть всего этого безобразия. Тогда же у нас случилось первое ЧП, один солдат утонул. Конечно же никто не поверил, что эта настоящая причина его смерти. Но тело вынули из воды, из наполнившейся осенними дождями мелкой речки, которая летом полностью пересыхает. Моего «любимого» сержанта, который как раз отправлялся на дембель, попросили заодно ещё сопровождать груз 200. Оказалось, он боится покойников, чему я искренне и весело смеялся, разумеется, не в его присутствии.
Храбрящийся сержант уехал вместе с гробом, а мы остались ждать, пока ещё кто-нибудь из нас одиннадцать раз случайно упадёт на нож или попадёт под машину, что в здешних краях было почти так же трудно сделать, как утопиться.
И вот, когда я наконец успокоился, расставшись со своим непосредственным и самым неприятным начальником, когда я грешным делом подумал, что мне теперь нечего бояться, разве что меня назначат сержантом вместо него, тогда и раздался третий звонок.
Теперь я точно знал, чего от меня хотят. Я для чеченцев был чем-то вроде клоуна, бесплатное развлечение. Допустим, они искренне полагали, что все русские – говорящие обезьяны. Так вот, я для них оказался забавнее других, но обезьяной от этого быть не перестал. Просто те самые мои особенности, которые создали мне проблемы в армии, как то: некоторая враждебная надменность, открытое нежелание следовать дурацким традициям и, более всего, моя манера интеллигентно выражаться, от которой я даже путём упорных тренировок не сумел до конца избавиться, – всё это очень забавляло моих чеченских знакомых. Может быть, они прикалывались надо мной, как над каким-нибудь сатириком или экстравагантным политиком по телевизору. Хотя это уже мания величия. Но были ли у них телевизоры? А потом ещё перебои с электричеством. В общем, скучали люди. Даже трава сама по себе не помогает, нужно ещё, чтобы кто-то пошумел под траву.
Тогда меня первый раз направили из штаба. Идя по вызову в штаб, я, конечно, не ждал ничего хорошего, но очень был удивлён, когда заместитель командира высказал своё пожелание. За мой счёт начальство собиралось осуществить, так сказать, частичное умиротворение агрессора. Раз уж они тебя так хотят – ступай, солдатик, послужи! Надеюсь, они всё-таки не грозили ему обстрелом, но кто знает, чего ждать от пьяных и обдолбанных людей?
Теперь идти нужно было в ночь. И это было мне уже не в первой. Шёл дождь, и заботливый начальник даже распорядился, чтобы мне выдали плащ-палатку.
За воротами части было хоть глаз коли. Я перекрестился и зачавкал по грязи.
И в этот раз я решился подняться на свою стену. И хотя мне мешала плащ-палатка, а без неё мешал дождь, хотя темнота заставляла надеяться только на осязание – я всё же долез. Наверху я чувствовал себя героем и посылал оттуда майору воздушные поцелуи, задницу показать остерёгся, чтобы не соскользнуть.
Спускаясь, я чуть не свернул себе шею, но удержался и только сбил ногти на правой руке. Боль почувствовал, только когда распробовал ногами верную землю. Нашёл плащ-палатку, собрался с силами и продолжил маршрут. Боль помогла мне быть злым и бесстрашным.
Я вернулся, пропьянствовав и проболтав с чеченцами всю ночь. Кормили меня почему-то бараньими глазами. Не знаю, обычная ли это для них пища, или они хотели посмотреть, как я на это среагирую, но отказываться не стал – при почти полном отсутствии мяса в части любой белок шёл в прок.
Клоун? Что ж, клоун… Но я был для них учёный клоун. Не тот, которого заставляют кукарекать или ходить на четвереньках. Им было интересно, кажется, то, как я говорю, не что', а именно как.
Хотя лица в доме менялись, некоторых я узнавал. Я старался не смотреть никуда, только в лицо, глаза.Что-то подсказывало мне, что не нужно проявлять любопытство. Лишь вскользь, углом глаза, я примечал интерьер, оружие, предметы утвари, постройки во дворе. Почему-то, когда я находился у них, в комнате всегда было полутемно. Раньше, к тому же, было и тихо, если не считать какого-нибудь собачьего лая и приглушённого детского плача. В эту же ночь где-то в углу играла негромко какая-то чеченская музыка. Впрочем, она не особенно мешала разговору, хотя и не способствовала.