Я натянуто улыбнулся в ответ. Улыбаясь, я осознал, насколько устал за последние минуты. Будто на самом деле на мне воду возили. Захотелось сесть, но было неудобно перед отцом.
– Как ты себя чувствуешь? – предупредительно спросил он.
Голос у него был, как я уже сказал, очень тихий, но всё-таки я его отчётливо слышал, в то время как, чтобы расслышать сквозь окружающий шум некоторых клиентов, мне приходилось заставлять их по три раза повторять на повышенных тонах одно и то же.
«Может быть, это звучит всё-таки только в моей голове?» – сделал я осторожный, но обнадёживающий вывод.
Отец наклонился к моему уху. Была, кажется, у него такая привычка. И я ощутил знакомое дыхание, дыхание с придыханием. Услышал, как посвистывает его горло, как он сглатывает слюну. Это был несомненно он – целиком и полностью. Был даже его слегка кисловатый запах.
– Ты долго здесь будешь? – спросил меня отец на ухо – так, точно собирался вступить со мной в какой-нибудь сговор.
– А что? – спросил я, невольно отпрянув, ибо его дыхание щекотало волоски у меня внутри уха.
– Да может быть, я мог бы тебя дождаться?
Я посмотрел на часы:
– Нет, ещё долго. Мне здесь надо быть хотя бы до семи часов, – а сам подумал: «Что я говорю? Мне наверно в таком случае следует всё бросить и идти за отцом, куда он пожелает…»
– Жаль, – отец разочарованно нажал плечами.
– Ты торопишься? – спросил я.
Отец замялся.
– В общем, нет – сказал он вскоре. – Но если ты занят…
– Только ты не обижайся! – взмолился я. – Суббота – у меня самый доходный день!
Отец улыбнулся понимающе и панибратски вскинул подбородком.
– Блин! – выругался я. – Был бы кто-нибудь, кто мог меня заменить… Как назло – все разбежались. А клиенты так и прут.
Отец стал озираться по сторонам. Я врал. Вернее, уже врал. Клиенты были, но вот их и след простыл. Толпы бродили по рынку, но всё мимо. Так бывает. Не всякий ведь забредёт в нашу закуту.
Отец почесал нос:
– Жарко тут у вас, – сказал он.
– Кондиционеры работают, – похвастался я. – А ты сними плащ, я на спинку повешу.
– Да ладно, – отмахнулся отец. – Расскажи лучше, как ты здесь? Как заработки?
– Ну, когда как. В общем, ничего. – Ушёл я от прямого ответа, сам не знаю зачем.
– Как семья?
– Семья – как семья, – снова неопределённо ответил я. Как будто у меня могли быть какие-то основания что-то скрывать от отца.
Он помолчал.
– А в поездки больше не ездишь?
– Что? – не понял я.
– Ну, на поездах?
– А, нет. Уже давно. Там перестали платить. Да и поездок мало. А сидеть здесь – сторожить вагоны – не велика радость.
Это я отцу – про свою, не так уж давно оставленную, профессию проводника почтового вагона.
– Да-а, – протянул отец, чтобы что-нибудь сказать. А как стихи?
Я шмыгнул носом:
– Ну, пишу иногда. Но щас мало.
– А почему? – вроде расстроился отец.
– Да возраст уже, – смущённо улыбнулся я. – Хватит. Или придётся ещё раз влюбиться. Возможен адюльтер – сам понимаешь, нехорошо.
Отец помрачнел. И я вспомнил, что он всегда болезненно воспринимал подобные шутки. Кто знает – может быть, сработало подсознание, и я вновь мстил ему, вроде бы невзначай его подковыривал.
– А как мама? – переменил он тему.
– Жива, здорова – слава Богу, – я перекрестился.
– А бабушка?
Я широко раскрыл глаза.
Отец будто что-то припомнил и, оттопырив нижнюю губу, сокрушённо покачал головой:
– Когда это произошло?
– Да уж … почти десять лет прошло. А ты разве не знаешь?
Он посмотрел на меня испытующе. Была в этом взгляде какая-то внутренняя боль. Он словно проверял меня на вшивость. Но я даже не мог понять, в какого рода вшивости он пытался меня уличить. Я чуть не утонул в этих глазах, зелёных с разводами растворённого на молоке кофе. Я вовремя спохватился.
– Уу-х! – выдохнул я.
Отец примирительно улыбнулся.
– Ничего, – сказал он. – У меня что-то с памятью, знаешь. Иногда вылетает. Годы.
– Что-то непохожее на тебя рассуждение, – зачем-то сказал я.
Отец поднял брови – он так всегда иронизировал. Вернее – это был привычный сарказм. Отец как отец. Значит всё в порядке. И эта его, тщательно скрываемая, но вечно пробивающаяся сквозь тонкую кожу наружу, нежность… Она сейчас – как никогда сильно чувствовалось. Я, кажется, унаследовал эту его черту. Но чувствует ли хоть кто-нибудь меня так, как я его сейчас?
– Ну, мне наверно пора, – полуспросил он.
Я уже с непритворным сожалением вскинул глаза:
– Уходишь?
Мне очень захотелось спросить у него телефон. Или… я дал бы ему свой. Но ведь он должен знать! В голове у меня опять всколыхнулся какой-то сумбур. Я никак не мог решить: что' следует, а чего не следует спрашивать теперь у папы?