– Угу, – она кивнула.
– А… а почему они вообще здесь живут? – он чувствовал, что вот-вот сорвётся.
– Да успокойся ты, – сказала дочь. – А почему им собственно здесь не жить? Здесь что, плохо?
Этот ответ в виде вопроса поставил его в тупик.
– Ладно. И всё-таки это очень интересно, – резюмировал он. – Я конечно не специалист по людям, не этнограф. Можно предположить, что здесь обитает какое-то племя. Или что это одинокие пастухи. Но где же скот?
– Нет никакого скота, – перебила его рассуждения дочь.
– Они что, вегетарианцы? – спросил он.
Дочь помолчала, видимо, вспоминая кто такие вегетарианцы.
– Да нет, насекомых они едят, – ответила она.
– Значит они всё же что-то едят – и то слава Богу! – выдохнул отец.
– А ты думал – они духи?
– Чем чёрт не шутит?! – ухмыльнулся он.
– Свят! Свят! Свят! – кокетливо открестилась дочка.
Оказалось, что больше говорить не о чем.
– Ладно, – сказал отец, чтобы что-нибудь сказать, – я тут всё-таки попробую кое-чем подзаняться, а ты…
– Отпускаешь?
– А что мне ещё остаётся?
– Рация – вот, – показала она.
Дочь пропала из виду, а он прилёг тут же, в домике, ненадолго и неожиданно для самого себя уснул – сказалось бессонное и тревожное утро.
Когда он проснулся, дочка опять была рядом с ним.
– Сегодня ночью не пойдёшь? – спросил он с надеждой.
– У-у, – помотала она головой.
– А они что, не спят?
– Кто? А… Почему? Спят.
– Но почему ты к ним ночью-то ходила?
– Мы так договорились.
– Очень понятно. О чём вы договорились-то?
– Это наша тайна.
– Ах, вот как? – отец, до того продолжавший нежиться на койке, раздражённо присел.
– Ну, может же быть у детей маленькая тайна? – дочь смотрела на него совершенно чистыми голубыми глазами.
Ему нечего было возразить. Хотя он так и не сумел для себя придумать – чем таким могли бы они заниматься там ночью. Разве что – животных каких-нибудь ночных ловили – но она даже фонаря с собой, кажется, не брала. Всё лезли в голову какие-то бредни сексуального характера, но он с ожесточением отмахивался от них – до того грязным и неестественным представлялось всё, что он мог вообразить, рядом с непорочным образом его девочки. Тогда что? Этот вопрос мучил его неотступно. Червь сомнения – не из тех червей, которые насыщаются легко и быстро.
Так и пошли у них дни за днями. Дочь куда-то исчезала – иногда ненадолго, иногда больше, чем не полдня. Однажды он ещё раз обнаружил её отсутствие ночью. При всей доверительности отношений между ними, его не покидало щекочущее желание – которого он сам стыдился как слабости – как-нибудь всё-таки выследить её и убедиться своими глазами во всём, что она ему рассказывала. Один раз он уже попробовал сделать это, но дочка его заметила, когда оба они не отошли ещё и километра от лагеря, и тут же вежливо, но твёрдо попросила не вмешиваться в её личную жизнь.
– Ты можешь всё испортить, – сказала она. Так и сказала. – Не надо пожалуйста этого делать, папа. Я ведь жива, здорова. Если тебя волнует моя девственность – я вполне девственна. Чего ещё тебе надо?
Что ему было возразить? Он вернулся домой как побитый. Теперь соображения внутреннего морального порядка не давали ему разыгрывать из себя ищейку. Всё-таки его маленькая доченька оказалась сильным человеком. Интересно, в кого? Знал ли он самого себя?
Им овладела апатия. Он не хотел портить дочке жизнь. Даже вот такую – странную и эфемерную. Для удобства он про себя решил, что она выдаёт желаемое за действительное. Раньше он с этим не сталкивался? Ну и что с того? Во-первых, раньше у него вечно не хватало времени пообщаться с дочерью. Во-вторых, у неё сейчас возраст такой – переходный. У девочек, и у его дочери в частности, в это время начинают расти груди, проявляются маленькие такие, как бутончики, сосочки и всё более набухают. На лобке густеют и темнеют волосы. Голос становится глубже. Это всё, разумеется, он замечал. Они даже взяли с собой в поездку прокладки, на случай, если у дочки произойдёт здесь первая менструация. Но вроде пока ничего такого не происходило. Хотя – жаркий климат мог ускорить события.
Неужели? Неужели всё-таки это имеет какое-то отношение к сексу? «Всё имеет хоть какое-нибудь отношение к сексу», – утешал он самого себя.
Поскольку учёный по-прежнему не мог заставить себя заняться хоть какой-нибудь околонаучной работой, а на преследование дочери было положено табу, ему стало как-то совершенно нечего делать. И захотелось домой.
Он вспомнил свои ощущения, когда несколько раз ему приходилось гулять с ещё маленьким ребёнком в сквере и наблюдать, сидя не лавочке, как малыши копаются в песочнице. Это была какая-то совершенно особая скука. С одной стороны – ты не мог не улыбаться, созерцая своё счастливое дитя и иже с ним. С другой – ты чувствовал себя здесь если не совсем лишним, то уж, во всяком случае, далеко не первостепенным персонажем, этаким сторожем, приставленным к бесценной принцессе. Твоя личность, столь долго лелеемая всяческими человеческими учреждениями, начиная с семьи, где с тобою возились родители, вдруг теряла свою абсолютную ценность. Здесь ты присутствовал – лишь постольку поскольку. Постольку, поскольку был необходим вот этому малюсенькому комочку новой жизни, который ещё толком не научился ходить и говорить. И в этом угадывались какая-то внутренняя несправедливость.