Тут меня сильно толкнули в бок.
– Хватит так таращиться, – прошептала мама. – И закрой рот, это некрасиво.
Я чувствовала на себе взгляд мамы и одновременно взгляды всех людей в церкви. Я залилась краской и почувствовала, что начинаю потеть. Так что я опустила голову и стала рассматривать карточку в своих руках.
На ней была фотография Линды. Черно-белая фотография, только лицо. На ней было не видно, что Линда толстая. «Скорбим по нашей дочери и милой сестре», – было написано под фотографией. И ниже текст, полный лжи, что она всегда была и останется их любимицей.
Зачем они написали это о Линде? Все-таки любили ее? Почему же Линда об этом не знала?
Я вспомнила о кольце настроения, которое сейчас носила ее сестра. Это был мой подарок Линде, а на руке этой противной гадины ему было не место.
Все встали. Вдруг вся церковь запахла ладаном. Я глубоко втянула в себя воздух, потому что любила этот запах. Он напоминал мне запах сирени, которую мама каждую весну приносила в дом. Этот запах проникал в одежду, в нос и в легкие, и поэтому от него начинало слегка мутить, и одновременно хотелось, чтобы он не выветривался никогда.
Можно ли хотеть чего-то так сильно, что от этого начинает мутить?
– Меня тошнит, – сказала я маме.
– Не сейчас, Нор.
– Честно, – сказала я.
Судя по всему, папа тоже меня услышал, потому что он схватил меня за руку и встал.
– Пойдем, – коротко сказал он. И еще: – Только не вздумай.
Мы шли по центральному проходу к выходу из церкви. В портале толпились люди.
– Отойдите, – сказал папа, ни к кому не обращаясь, и добавил: – Пожалуйста.
Толпа медленно расступилась.
– Терпи, – сказал мне папа. И еще раз: – Не вздумай.
Я зажала свободной рукой рот и плотно сомкнула губы. Другую руку стиснул папа. Во рту везде было кисло. Я чувствовала, как слюни становятся рвотой, как желудок короткими толчками прижимается к легким. Я хотела сказать папе, что больше не могу, но знала, что рот открывать нельзя. Слезы текли по щекам. И тут я увидела свет. Мы вышли на улицу. С обеих сторон церковных ворот тоже стояли люди. Казалось, тут собралась вся деревня. Папа бегом тянул меня за собой, мимо людей, через улицу, на ту сторону, где луг.
– Давай, – услышала я папины слова, но я их уже не дождалась.
Все закончилось довольно быстро. Когда вроде бы все уже вышло, лучше мне не стало.
– Ну как, ничего? – ласково спросил папа.
Я только кивнула.
– Ты молодец, – сказал папа. – Я тобой горжусь.
Он взял большой белый платок, сначала вытер мне глаза, а потом рот. Он вытирал медленно и основательно, не забыл уголки рта и подбородок.
– Хочешь мятную конфетку? – спросил он. – Во рту будет не так противно.
Я опять кивнула.
Себе он тоже взял конфетку.
– Все уже выходят из церкви, – сказал он.
– Мы пойдем домой? – спросила я.
– Нельзя оставлять маму одну.
Он взял меня за руку. Мы перешли улицу, подошли к толпе людей у церкви и остановились в первых рядах. У нас больше прав на Линду, подумала я. Нам не нужно толкаться сзади.
– Давайте не пойдем на кладбище, – сказал папа маме, когда мы опять были втроем.
– Да, – сказала мама. – Давайте не пойдем. Тебе уже лучше, Нор?
Я кивнула еще раз.
Машину папа оставил дома.
– Нам будет полезно прогуляться до дому, – сказал он тогда. Так что теперь мы так и шли: мама со стороны домов, папа со стороны дороги, а я посередине, держа их за руки.
– У тебя еще остались те мятные конфетки?
– От них лучше, да? – спросил папа.
– От них лучше, – ответила я.
5 195
У следующего пункта питания я на полсекунды задерживаюсь. Кто-то говорит:
– Уже тридцать семь километров.
Как будто я сама не знаю. Какая-то женщина говорит:
– Держи стакан, тебе надо попить.
Не останавливаясь, я делаю глоток, остальное выливаю себе на голову. Она бежит теперь рядом со мной. Я чувствую воду у себя на лице и шее, вода смешивается с потом и стекает по спине и груди вниз.
– Я устала, – говорю я.
Вот уж этого я точно не собиралась говорить, но говорю. Готова стукнуть себя за это.
Та женщина так и бежит рядом.
– Давай, – тихо говорит она. – У тебя получится.
Я киваю.
Началось. Самый тяжелый отрезок марафона. Я с самого начала знала, что когда-то он наступит. Я хорошо изучила свою гору. Графиками ее не покорить, теперь это ясно. Единственное, что остается, – подняться на нее.