- Эй, Никки, вроде ты никогда не был трусом, а? - спросил Израэль.
- Никки не боится никого... ни тощего святошу... ни тебя... ни самого Бога.
Израэль смотрел на меня, на лице его играла слабая улыбка.
- А мне кажется, что ты испугался. Иначе почему бы тебе не пойти?
Я вспомнил Бакборда и Стейдкоуча, вставших на колени в школьном дворе. Если это могло случиться с ними, то... Одно средство я знал против моих страхов - бежать, всегда бежать. Но, если я убегу сейчас, они все подумают, что я и в самом деле трушу...
- Когда будет автобус? - спросил я.
- В 7 вечера. Встреча начинается в 7.30. Так едешь?
- А ты думал, я трус или что-то в этом роде? Давай, собирай всю банду!
Израэль кивнул и пошел по улице, насвистывая и приплясывая. А я взобрался по лестнице и забился в свою комнату.
Я снова почувствовал себя больным. Бросившись на кровать, я закурил сигарету с марихуаной. Может быть, это поможет? Но сигарета дрожала в руках, и пепел сыпался на мою одежду и грязные простыни. Да, я боялся. Я боялся садиться в этот автобус. Сама мысль о том, что я поеду куда-то из обжитой мною территории, была мне ненавистна. Я боялся потеряться в толпе и стать никем - ничем. Я привык выделяться. Но больше всего я боялся слез. Я панически боялся, что заплачу. И что кто-то более сильный, чем я, поставит меня на колени. Слезы же были для меня признаком слабости, детскости и - неудачи. Я не плакал с восьми лет. Израэля что-то вынудило заплакать, но не меня. Меня - не удастся.
Надо было ехать, иначе ославят как труса. Выбора не было.
Жара стояла ужасная. В автобусе находились двое мужчин в хороших костюмах и галстуках - они должны были поддерживать порядок. С таким же успехом они могли бы оставаться дома. Шум стоял оглушительный. В этом гаме, в знакомой компании я почувствовал себя лучше. Видимо, одиночество в комнате угнетало меня. В автобус набилось около 50 человек. Двое в костюмах пытались сначала навести порядок, но затем бросили это безнадежное дело. А наши ребята тем временем ругались, дрались, пили вино, курили, портили обивку и делали все, чтобы вывести автобус из строя.
Когда мы приехали, нас встретила толпа девчонок лет 10-14, и началась перекличка и перепалка. Некоторые из девчонок присоединились к нашей банде. Распорядитель у дверей Арены пытался не пустить нас, но Израэль сказал, что сам проповедник пригласил нас и у нас места в зале. Когда наша банда штурмовала фойе, на это стоило посмотреть. Люди со страхом и недоумением оглядывались на нас.
Войдя в зал, я увидел одного из банды «Чаплинс», он закричал:
- Эй, Никки, иди сюда, вот место для тебя!
Мы прорвались, оттолкнув беспомощного распорядителя, и столпились в проходе, свистя, стуча палками и наводя ужас на публику. Все мы были в своих черных форменных куртках, никто не снял шляп. Оглядывая толпу, я увидел здесь членов враждующих банд: «Бишоп», «Фантом». Все было готово для большой потасовки - неплохо для начала! И все свистели, стучали - шум нарастал.
Сбоку на сцене девочка начала играть на органе. Какой-то маленький пуэрториканец, прижимая ручки к груди, запел, перекрикивая шум: «О, Иисус...» - и дальше - «... спаси мою большую черную душу...», и упал на свое место среди оглушительного хохота молодежи. Несколько девушек выскочили на сцену, столпились возле органа, кто-то начал танцевать, и события вышли из-под контроля: девчонки завиляли бедрами, парни прыгали вокруг них в такт и не в такт музыке.
Неожиданно к микрофону вышла девушка и молча встала посреди сцены, сжав руки и ожидая тишины. Раздались выкрики: «Эй, милашка, как насчет встречи?» - хохот, свист. Встал какой-то юнец, которого я никогда раньше не видел, закрыл глаза, протянул к сцене руки и заныл: «Ма-а-ма-а», на что зал ответил гоготом.
Девушка начала петь. Даже с моего третьего ряда перед сценой невозможно было ничего расслышать. Некоторые тут же вскочили на сиденья и стали кружиться и танцевать. Девушки были в облегающих шортах и коротких майках, ребята - в черных куртках «Мау-Маус», в подкованных ботинках и черных альпийских шляпах, украшенных спичками и серебряной звездой посередине. Девушка кончила петь и нервно оглядывала зал. Мы захлопали и закричали, предлагая спеть еще. Однако она удалилась, а на сцену вышел тощий проповедник. Я не видел его несколько недель с нашей последней утренней встречи. Сердце мое забилось, и я снова почувствовал страх. Это было похоже на черное облако, наплывающее среди бела дня и угрожающее мне.
Вскочил Израэль и громко сказал:
- Привет, Дэви, я здесь, видишь я же говорил тебе, что приду. А посмотри, кто сидит там, - и указал на меня.