Я человек не верующий и не суеверный. Родители мои были убежденные атеисты и я считаю, что они были правы. Сейчас редко кто, даже из неверующих, говорит такое вслух. Наверное, боятся прослыть мракобесами и ретроградами. Я не стесняюсь. Я признаю только знание и познание. А вера — это принятие чего-либо без доказательств. Нет, я уважаю религиозные чувства других людей, но разделять их не собираюсь.
Когда в конце восьмидесятых у нас религию «разрешили», многие мои сверстники (и Володька, кстати, в числе первых), толпой двинулись креститься. Мне было смешно. Сколько было ненужной патетики! И ведь все (или почти все) были партийные, кто-то еще десять лет назад ругал старушку-маму за то, что она тайком бегала куличи святить, а в восемьдесят восьмом сами стали ходить с крестами на шее, как в детстве с пионерскими галстуками ходили. Танька одна не крестилась, боялась отца, хотя ей тоже хотелось, все туда, и она туда же… А Володька крестил всю семью: жену и обеих дочерей. Целый год отходил в церковь, выстаивал службу в праздничные дни, даже пожертвования какие-то делал, а потом мало-помалу религиозный экстаз у него иссяк. Сам он говорил, что разуверился.
У кого-то, как у Володьки, потом перекипело, кто-то и вправду уверовал, хотя мне сложно понять, как это происходит. Я где-то читала, что вера в Бога — хороший способ психологической защиты. Может быть. Да, мне иногда бывало жаль, что я не верю ни во что, так было бы проще жить. Но я не верю. Я либо знаю, либо сомневаюсь. И чем больше знаю, тем больше сомневаюсь.
Библейский текст я, в отличие от многих верующих, знала почти наизусть и к самой Книге относилась весьма трепетно, но именно как исследователь. Она для меня была всегда ценным источником, сложнейшим текстом, не более. Но ни разу не было такого, чтобы, держа ее в руках и вчитываясь в нее, я испытывала что-то из ряда вон выходящее.
И, кажется, впервые со мной стало происходить нечто необычное. Тогда, после этих непонятных звонков я снова стала вчитываться в письмо Ле Пеллетье и пыталась себе представить, что могла переживать бретонка, для которой эта книга была сверхценной. Нет, наверное, мне этого не представить. А в общем… был уже вечер, темно, за окном метались на ветру ветки деревьев. В аквариуме мои питомцы издавали утробные звуки, не совсем похожие на «ква-ква». Я погасила свет во всех комнатах и попыталась мысленно переместиться туда, в таинственное место Кервезенн…
…Она ведь была совсем еще девчоночка, по нашим меркам — первокурсница. Только без кольца в носу и мобильника на шее. И наивная, в отличие от современных семнадцатилетних барышень, которые, наверное, больше меня понимают в жизни. Почему-то я прониклась особенной симпатией к моей тезке из Нижней Бретани. Я так и видела, как она идет босиком по холодному скрипучему полу, то и дело вздрагивает, оглядывается и прижимает к груди Книгу… Вот она обернулась и умоляюще посмотрела на меня, выпростала руки из-под шали. В руках была темная книга, которую в полумраке было и не рассмотреть. Я вглядывалась, но не могла ухватить взглядом ни одной особой приметы. Темно-коричневый переплет. На обложке ничего — ни буквы, ни значка. Она протянула мне книгу и умоляюще посмотрела на меня (так обычно смотрят, когда просят поставить зачет, несмотря на отсутствие знаний). Я тоже протянула к ней руки и тут же спохватилась. Ощущение было такое, как будто я увидела сон, не засыпая.
У меня не очень развито художественное воображение, но этот момент был редчайшим — если не единственным — в моей жизни, когда перед глазами я увидела картинку, да, я видела эту девушку как в кино! Даже нет, в кино-то понимаешь, что все происходит на экране, а тут — как будто это была галлюцинация. Это было настолько неожиданно, что я решила на время отодвинуть работу над моей злосчастной монографией и найти эту самую книгу. Не для того, чтобы обеспечить Володе его сенсацию, а для того, чтобы просто прижать ее к груди и походить с ней в темной комнате. Глупо, конечно. Но я решила взяться за это дело. Я не могла подвести Маргариту…
13
Всю первую половину дня собирался начаться дождь, но, видимо, раздумал, да так и не собрался. Они побродили по Невскому, посидели в «Идеальной чашке», где было полно таких же счастливых влюбленных студентов, попили кофе с пирожными, поцеловались в уголке. Потом снова вышли на Невский, еще побродили, поглазели на Казанский собор, но внутрь не пошли, а неспешно потопали к Дворцовой площади.
В Эрмитаже Машенька начала зевать. Музеи ее всегда утомляли, и ей сложно было понять, чего ищут люди, бродя из зала в зал и вглядываясь в картины, от которых через пять минут уже рябит в глазах. Но раз уж считается, что культурный человек должен ходить по музеям и получать от этого удовольствие — то значит надо.
Найси, наоборот, в музеях нравилось. Но он видел, что его Дейрдре скучает, и решил закругляться. Через мост они дошли до стрелки Васильевского острова, успев по дороге полюбоваться на Неву и поцеловаться пару-тройку раз на мосту. Найси робко предложил зайти в Кунсткамеру, но Дейрдре не польстилась даже на чучела индейцев и заспиртованных уродцев. Настаивать Найси не стал, тем более, что денег у него было все-таки не очень много. Пообедали они в Таможенном переулке между Кунсткамерой и Академией Наук, там совершенно неожиданно обнаружилась академическая кафешка, где все было вкусно и дешево. Найси угощал Дейрдре и, наверное, впервые в жизни, чувствовал себя взрослым и независимым. Мобильник свой он отключил, чтобы мать не трезвонила, и вообще подумывал о том, что надо бы найти какую-нибудь подработку и купить свой, да матери номер не давать. Но это не сейчас, а потом. Сейчас не до работы, ни до учебы, ни до чего. Сейчас — Дейрдре.
«Домой» на Шпалерную они вернулись уже под вечер. Маша решила, что из соображений элементарной вежливости нужно купить Сашке еды. Они зашли в какой-то продуктовый магазин, купили сыра, молока, каких-то замороженных овощных смесей и прочей гадости, дешевой и сердитой.
В парадном опять не горела лампочка, и им снова пришлось карабкаться в темноте. Но у Дейрдре настроение улучшилось, ей даже нравилась вся эта темнота и таинственность. Дверь открыл Сашка.
— Заходите, сейчас еще Пашка придет…
— А папаша твой где? — спросил Найси.
— Спит уже, опять напился, зараза, — слово «зараза» Сашка произнес с какой-то отеческой нежностью.
— А мы поесть принесли, — пропела Дейрдре.
— Машенька, ты прелесть, — улыбнулся Сашка, — а то у меня как раз холодильник пустой, там последний таракашка с горя повесился.
На кухне орудовали все втроем, Маша снова любовалась чудо-деревом, разглядывала массивный деревянный буфет («А это начало двадцатого уже, модерн» — пояснил Сашка). День за окнами успел неспешно угаснуть, и казалось, матовая лампочка под замысловатым абажуром, освещающая кухню — это единственный островок света и у юта на этой земле, полной мрака, неясности и опасностей.
В дверь позвонили
— О, а вот и Пашка пришел, — Сашка бросился к двери так, как будто Пашка мог передумать и уйти.
Найси не смог не воспользоваться моментом и, кинув на стол пакетик из-под овощной смеси, снова попытался обнять Дейрдре.