— А ну все в комнату, Библию искать! — взревел Сашка.
Он помог отцу подняться и повел его, шатающегося, в комнату. Найси пошел за ними, хотя и без особого желания. Ему хотелось спать. Дейрдре молча поплелась за ним следом.
В комнате отца было неприбрано. На старинной мебели лежала скомканная одежда, на потускневшем пианино стоял поднос с хлебом и печеньем, а около подноса — початая бутылка водки. Сашка, едва войдя, открыл окно, но специфический алкоголический запах не мог выветриться за одну секунду. Над продавленным диваном, на котором, видимо и спал Сашкин отец, висела полка с книгами, а над ней — на стене — две иконы, темные, в почерневших окладах.
— Откуда он ее вынул? — спросил Сашка. Отец ткнул пальцем вправо. Сашка бессмысленно перебрал книги на полке, как будто надеялся найти какую-то улику. Отец рухнул на кровать, пробормотал что-то типа «извините, мне отдохнуть надо» и снова заснул.
— Алкоголик хренов, — беззлобно буркнул Сашка. — Ясно. Значит, французская Библия середины 19 века. Пошли на кухню, а то он сейчас храпеть начнет.
Они вышли из комнаты, Сашка, перед тем, как закрыть за собой дверь, включил ночник, выключил верхний свет, закрыл форточку.
— Значит так, — сказал он. — Он зашел в комнату, отец спит, он увидел старинные книги, стал рыться. Старинных было две — «Латинская синонимика» Шмальфельда. Она на русском — сразу ясно, что не то. Кстати, а где синонимика? Ладно, потом… А тут старинная, и на ней слово Bible написано. Он схватил — и бежать. Я в подъезде его чуть не догнал, но поскользнулся на дерьме каком-то… На улицу выбежал — он там вовсю разогнался. Я за ним. Не догнал. Понял, что бесполезно.. ну не умею я бегать быстро. — казалось, что он сам перед собой оправдывается. — Нет, но зачем ему прадедушкина Библия? Не такая уж там ценность на рынке. Вот для меня — ценность, семейная реликвия. Нет, ну зачем он так? — вид у него был как у обиженного ребенка, у которого отняли конфетку, которую он только-только собирался положить в рот.
— А может быть, он думал, что это та самая? — спросила Дейрдре
— Что — та самая?
— Та самая, про которую написал ле Пеллетье?
Сашка встрепенулся.
— Может быть… Но… Эта же на французском, отпечатана в типографии в 19 веке… Хотя, наверное, он ее схватил, не поглядев. Жалко книгу. Память была… — Сашка прикусил нижнюю губу.
Дейрдре показалось, что он вот-вот заплачет, и она даже слегка разочаровалась, когда выражение Сашкиного лица в очередной раз поменялось, и он выпалил:
— Я все понял. Он просто клептоман. Ворует что ни попадя, а потом возвращает. Письмо-то он вернул. И это вернет, когда поймет, что это не то, что нужно. Но поговорить с ним надо будет серьезно. Завтра позвоню ему. А еще лучше будет найти телефон этого Андреаса из-за которого весь сыр-бор. Ладно, давайте что ли чаю-кофию?
Они пили чай в полном молчании. Москвичей клонило ко сну, Сашка напряженно о чем-то думал. Эта история с Библией, с каким-то там Андреасом и Пашкиными гадостями не давала ему покоя. После чаепития он отвел гостей в дальнюю комнату, где стояли картонные коробки с книгами, папки с отцовскими гравюрами и акварелями, и куча всякого другого хлама.
— Здесь обычно гости ночуют.
Сашка достал из шкафа свежее постельное белье и отдал его Маше.
— Ладно, отдыхайте, я пойду посуду мыть, что-то ее там накопилось.
— Тебе помочь? — спросила Дейрдре.
— Да ну… вы устали, отдыхайте.
Он вышел из комнаты. Дейрдре сразу стало перед ним неловко.
17
Кровать, на которой предстояло ночевать Найси с Дейрдре оказалась просторной, мягкой и ужасно скрипучей. Найси решил снова заняться любовью. Дейрдре этого не хотелось, но как сказать об этом, не обидев любимого, она не знала. Поэтому она делал вид, что ей хорошо, даже томно повздыхала и слегка постонала для приличия. Найси, разумеется, принял ее лицедейство за чистую монету и был в щенячьем восторге от того, что все мечты его, кажется, исполнились.
Когда он заснул, Дейдре встала, оделась, и тихонько, по стеночке, вышла в коридор. Кривой коридор с двумя поворотами как-то странно освещался с одной стороны, светом из прихожей, где, похоже, никогда не гасили лампу. И с другой стороны — светом с кухни. В средине, где была дверь в комнату Сашкиного отца, было абсолютно темно. Идти было не то, чтобы страшновато, но неприятно. Что за жизнь у этого Сашки? Интеллигентная семья, а отец — пьяница. На кухне Сашки уже не было. Посуду всю он, видимо, перемыл, и ушел к себе. Дверь в его комнату была как раз напротив кухонной, и Дейрдре подумала, не постучать ли… А потом раздумала: неудобно…
Дверь открылась сама, видимо Сашка услышал ее шаги.
— А это ты, Маш? — спросил он. — А я думал, Димка…
— Димка спит…
— А ты чего?
— А я вообще не могу спать на новом месте.
— Понятно, бывает. А я вот сижу, разбираю письма Луи-Огюста.
— А кто это? Это которому Пеллетье написал?
— Ну да. Если хочешь, заходи, покажу тебе архив.
Дейдре, слегка волнуясь, прошла в ту самую комнату, где они сидели утром. Ей было как-то неловко перед Димкой за то, что она убежала от него ночью к другому мужику, но что делать, если на самом деле не спится ей на новом месте? Как накатит тоска, да такая, что хочется «мама!» кричать, так и тянет домой. Не поспишь тут.
На столе уже ничего не осталось от порядка, наведенного Пашей.
— Вот смотри, — начал Сашка, показывая на какие-то бумажки, исписанные чернилами, которые выцвели от времени и кое-где едва различались. — Это письма к Луи-Огюсту. На самом деле его звали не просто Луи-Огюст, а Луи-Огюст-Мари Денье. Родился в 1702, умер в 1754. Из мелких дворян. Как и все мои предки, благородный, но не богатый. — Он вздохнул. Видимо, считал и себя если не благородным, то, во всяком случае, не богатым. — Луи-Огюст очень много переписывался. Хотя, наверное, нет. Тогда все очень любили письма писать. Я даже не представляю, сколько у них было свободного времени. Прикинь, какие длинные письма!
Дейрдре видела, как у Сашки Денье разгораются глаза, когда он говорит о своих выцветших бумажках. Она уже видела вот таких одержимых людей и ей всегда казалось, что именно они и живут настоящей жизнью, наполненной настоящим смыслом. Димка-Найси тоже раньше казался ей таким…
Сашка бережно, если не сказать любовно, взял одно из писем, написанное мелким-мелким почерком на больших страницах, едва сохранивших следы сгибов. — Вот смотри: три, четыре, пять… Шесть страниц исписал! С обеих сторон! А теперь представь, что это не на компе набирать и даже не ручкой писать. Это надо макнуть перо, написать, опять макнуть, потом, когда страничка окочена — песком посыпать… А почерк! Ты посмотри, как эти буквы выводили. Видно тебе? Дейрдре была вынуждена придвинуться к Сашке поближе. — А теперь мне надо найти еще какие-нибудь письма от того священника. Я выяснил, еще давно, что у Луи-Огюста был какой-то то ли старший друг, то ли духовный наставник, Луи ле Пеллетье. Бретонец. Достаточно известный для своего времени дядька. Но меня это как-то не интересовало. Мне вообще интересно то, что было позже, перед Революцией и во время Революции… Я не очень тебе надоел?
— Нет, что ты! Ты так интересно рассказываешь
Сашка был явно польщен, он расплылся в улыбке и продолжал.
— Вообще-то все эти письма обычно очень нудные. Ты читала «Новую Элоизу»?
— Не-а…
— И не читай никогда!
— А что это такое?
— Эпистолярный роман. Руссо написал. Тягомотина редкостная.
— А про что?
— Про любовь. Но так нудно, что почитаешь — и любить никого не захочешь.
Дейрдре вежливо хихикнула и снова подумала «Интересно, а у Сашки девушка есть?»
— Ну так вот, там весь этот роман в письмах. Пишут друг другу влюбленные и размусоливают каждую подробность. И рассуждения длиннющие по поводу и без… От бессонницы, наверное, помогает, — он улыбнулся и посмотрел на Машу.
Она тоже улыбнулась. В карих Сашиных глазах снова забегали чертики, и Дейрдре захотелось задрожать в его объятиях.