– Этот Рыжик твой. Ты ирландские сказки и былички читала?
– Читала. Но какая связь?
– Еще? – она протянула мне очередную сигарету.
Отказаться в такой ситуации было невозможно.
– Так вот, если там кому встречается молодой человек приятной наружности – а ты именно так о нем говорила! – да еще рыжий, то добра не жди. Это точно сам дьявол. Я помню, Таня Михайлова об этом много писала, у нее была статья…
– Саша, я тебя умоляю! Это был совершенно реальный человек, насчет приятной наружности – дело вкуса.
– Но он же был рыжий!
– Рыжий. Ну и что?
– Значит, дьявол. И это очень хорошо согласуется. Кому еще нужна была Библия? Ты ж сама говорила, что кто-то там из-за нее в каком-то году совершил сделку с дьяволом.
– Саша, я говорю не о филологических ассоциациях! Пойми, человек умер!
– Вениамин Георгиевич? Так ему лет-то… Дай Бог нам столько прожить.
– Но когда я была у него, он был абсолютно здоров!
– Ну и что? – она снова жеманно пожала плечами. – У меня дед так бегал-бегал до восьмидесяти шести лет, здоровее нас был. А потом раз – сердце. И все. Нет деда. А за два дня до того ему бабка скандал устроила, за то, что он ей с тридцатилетней теткой изменял. А ты говоришь!..
– Я не про то говорю. Из-за этой книжной истории уже один человек умер в Питере. И у него ограбили квартиру.
– А у Матвеева ограбили?
– Не знаю.
– Ну вот видишь.
– Да ничего я не вижу!
– Ну хорошо, а кто тогда твой Рыжик по-твоему? Если не черт, то кто?
– Какой-нибудь охотник за антиквариатом. Димка, Татьянин сын мне рассказывал, что там, в Питере народ охотится за Библией, чтобы продать ее на Запад. И покупателя нашли. Ой, не знаю… Что им стоит сесть на поезд да в Москву приехать? Наверное, Рыжик один из них…Вениамин Георгиевич его не пустил на порог, а потом он как-то узнал, что я интересуюсь книгой. Может быть, он выведал телефон Матвеева и каким-то образом подкинул его Володьке. Иначе не сходится.
– Все-то ты рационализируешь… Ой, смотри, Тамара Борисовна идет! Давай у нее спросим?
– Что спросим?
– Здравствуйте, девочки! – Тамара Борисовна Шварц, крупная дама и крупный ученый, медленно спускалась по лестнице, умудряясь одновременно поправлять шиньон, кивать мчащимся мимо студиозусам, и пробегать глазами настенные надписи.
– Надо же, что современные юные филологи пишут! – она кивнула на любовно вычерченное черным маркером слово "фаллос", – Вот что значит образование! В наше времена на стенах писали несколько иное слово… Риточка, а что это с вами такое? У вас горе? Она стала около меня, тяжело дыша, так что старомодное жабо на ее груди то поднималось, топорщась рюшами, то опадало.
– Тамара Борисовна, у Риты обострение комплекса вины. Она считает, что Матвеев из-за нее умер, – с детской непосредственностью заявила Александра. Меня всегда раздражало ее поведение в стиле "анфан террибль", но сейчас это было кстати: сама бы я объяснить ничего не смогла.
– Да что это вы, Риточка, выдумываете? Если уж кого винить или подозревать, то меня, я же его умершим обнаружила!
– Вы?! – я снова заволновалась да звона в ушах. – Расскажите, как это было?
– Ну как… Я ведь тесно с ним общалась, была в некотором роде его ученицей, вернее одной из учениц. А сейчас я собираю материал для учебника, который будет называться "История лингвистических учений двадцатого века" или что-то в этом роде. И я приходила к Вениамину Георгиевичу каждую неделю, мы с ним беседовали, он мне советы давал.
– А он не жаловался на здоровье? – робко спросила я. Все-таки мне хотелось найти себе оправдание.
– Нет, нет, нет! – она энергично замотала головой, отчего только что поправленный шиньон снова сполз набок. – Вениамин Георгиевич никогда не жаловался. У него была очень тяжелая жизнь, как у многих людей его поколения, но он привык переносить все трудности молча. Конечно, он выглядел усталым, но в его возрасте это простительно. Особенно если учесть, что он до последнего дня работал. Кто теперь будет разбирать его архив – неизвестно…
– А когда Вы пришли к нему позавчера… – я робко попыталась вернуть ее к интересующей меня теме.
– Когда я пришла к нему… Это было вечером, часов в девять. У меня поздно заканчивается пара здесь, поэтому мы и назначали наши встречи на такое время. Так вот. Я пришла, смотрю – дверь его квартиры не закрыта. Но не открыта нараспашку, а прикрыта и не заперта.
Она задумалась, по-видимому припоминая детали. Я тоже призадумалась: точно помню, что профессор плотно закрыл за мной дверь, помню даже щелчок цепочки. Значит, за время, прошедшее после моего ухода (а ушла я примерно в шесть, самое позднее – полседьмого) и девятью часами, когда на площадке появилась Тамара Борисовна, кто-то успел побывать в его квартире. И уйти, не закрыв дверь.
– И я помню, что удивилась, – продолжала Шварц, – Ведь он никогда заранее не открывал мне дверь. Обычно я звонила, он еще спрашивал "Кто?", и только потом открывал. Долго открывал, у него там замки, защелки на цепях… А тут не заперто! Но я не придала этому особенного значения. Я открыла дверь, вошла в прихожую, громко сказала "здравствуйте", чтобы он услышал, если он в дальней комнате. Мне никто не ответил. Вот тогда я уже забеспокоилась. Я вошла в гостиную, где у него библиотека. Вы, Риточка, были там, представляете себе… И вот там он лежал на ковре посреди комнаты. Просто лежал, как будто заснул прямо на полу. Я испугалась, подумала: человеку плохо, надо помочь. Попыталась окликнуть его, помочь встать, взяла за плечо, и поняла, что уже все… Тут же вызвала скорую, они приехали через пятнадцать минут. Констатировали смерть. Только на этих словах добродушное лицо Тамары Борисовны помрачнело.
– А от чего наступила смерть, не сказали? – спросила Александра.
– Сердечная недостаточность. Они не стали его особенно осматривать, да и, по-моему, диагноз поставили только для того, чтобы что-нибудь в своих бумажках написать. И так все ясно: возраст…
– А милицию вызывали? – робко спросила я.
Тамара Борисовна кивнула.
– Да, врачи вызвали. Он ведь один жил, ближайших родственников нет, о дальних неизвестно… У него же вся родня погибла в тридцатые годы, может быть, вы знаете эту историю. Хотя вряд ли, он не любил об этом говорить. Поскольку смерть наступила от естественных причин, они формально это констатировали… Квартиру, кажется, собирались опечатывать, но меня эти подробности уже не касались.
– А вы уверены, что смерть была естественной?
– Рит, ну ему же почти сто лет было! – фыркнула Александра.
Но я не унималась.
– Хорошо, допустим, ни врачи, ни милиция ничего странного не заметили… А вы, Тамара Борисовна? Вас ничего не насторожило?
– Рита, а почему вы так волнуетесь? – строго спросила Тамара Борисовна, снова поправляя шиньон.
Я смутилась. Не рассказывать же ей про Сашину чертовщину? Шварц убежденная материалистка. Не поймет. Да я и сама в эти бесовские штучки не верю.
– Но ведь получается, что я была последней, кто видел его живым…
– Ага, – хихикнула Александра, – и ты, конечно, уже готова сама себя обвинить в его смерти, пойти в милицию и сдаться. Можешь идти: тебе никто не поверит, и в тюрьму не посадят. У тебя на лбу написано, что ты таракана прихлопнуть не можешь! А если случайно раздавишь – ночь потом спать не будешь: обрыдаешься.
– Нет, я не о том! – Кажется, даже, несмотря на мою природную беззлобность, я начинала сердиться. Впрочем, редкий человек мог долго выдержать общение с "душечкой Сашечкой", как называли ее за глаза. – Тамара Борисовна, Вам ничего не бросилось в глаза непривычного? Может быть, в комнате был беспорядок? Может быть, книги на полу валялись?
– Вы не заметили следов борьбы, обломков холодного оружия и дырок от пуль на стенах? – иронически подпела мне Алекандра.
Но Тамара Борисовна пропустила ее ехидную реплику мимо ушей и ответила серьезно:
– Нет, ничего особенного. Сейчас постараюсь еще раз представить себе всю обстановку комнаты… Никакого беспорядка, он всегда был предельно аккуратен. Книги на столе лежали ровной стопкой, так всегда бывало, когда он работал. Вы помните этот роскошный письменный стол, "бюро", как он его называл… С одной стороны стопка книг, с другой – поднос с чаем, две чашки.