"Имеются сведения о том, что два списка этого перевода, один полный, другой – поврежденный, оказались в коллекции известного бретонского лексикографа Луи Ле Пеллетье. Поврежденный список был уничтожен еще при жизни Ле Пеллетье его прислугой по недоразумению, причина которого нам неизвестна. Второй же, полный экземпляр долгое время хранился в библиотеке лексикографа. Дальнейшая судьба рукописи не выяснена.". И в сноске: "К сожалению, документального подтверждения этих сведений у меня нет. Основываюсь на устном свидетельстве С. Флешера".
Кто такой этот С. Флешер? Бретонец или немец? И откуда ему известны подробности? Причина, по которой прислуга уничтожила поврежденную рукопись, сперва заинтриговала меня, но я вспомнила письмо Ле Пеллетье,: рукопись, извлеченная из отхожего места, распространяла нестерпимое зловоние. Возможно, какая-нибудь добросовестная служанка долго искала источник дурного запаха. Потом, наконец, отыскала, ужаснулась и, морща нос, ухватила "эту пакость" каминными щипцами, да и швырнула в печку. Не знаю, что сотворил с ней за это преподобный лексикограф. Вряд ли предал анафеме, скорее рассчитал ее на месте.
Но я, кажется, снова фантазирую. Как ни крути, а искомый мною экземпляр оказывался единственным в мире и совершенно неповторимым. И отказаться от его поисков было просто невозможно.
Тут не к месту я вспомнила о своей детской и оттого слегка дурацкой мечте. Мне очень хотелось стать великим ученым. Тогда еще у науки был вполне осязаемый престиж, но для меня не это было главным. Я мечтала совершить Открытие. Не просто маленькое какое-нибудь открытие, о котором никто и не узнает, а такое, с большой буквы О, о котором загудит весь мир. Вот сделаю я свое Открытие, и меня покажут по телевизору, обо мне напишут на первых страницах всех газет, включая "Правду". Я уже видела заголовки: "Открытие Маргариты Сергеевны Надежкиной стало революционным!" или еще что-нибудь в таком роде. Естественно, за мое Открытие мне полагались сразу и Ленинская и Нобелевская премии, которые я сразу же перечислила бы в Фонд Мира (нас же учили быть бескорыстными!). Единственное, что мне слегка мешало в моих мечтах – это какая-то несерьезность и легкомысленность собственной фамилии. Вот если бы я была Надеждиной, то звучало и смотрелось бы красиво. А Надежкина… Я даже думала, не сменить ли мне фамилию, но как была Надежкиной, так и осталась. Может быть, потому и открытия мои были маленькими и несерьезными. Я не стала первооткрывателем неизвестных науке племен, не жила месяцами в джунглях Амазонии или на худой конец в индейских резервациях Америки… Так, почитывала книжечки, пописывала статеечки, защитила диссертацию по обрядам гостеприимства у европейских народов, да и все. Но как я завидовала тем, кто действительно отважился на что-то эдакое, чего раньше никто никогда не делал, или находил то, что никому еще не удавалось найти! И вот в кои-то веки мне предоставляется возможность стать первооткрывателем, а я должна слушаться Володю и оставить поиски единственного на земле экземпляра бретонской Библии? Только потому, что какие-то торговцы раритетами тоже ищут его и не остановятся ни перед чем ради того, чтобы этой книги так и не коснулась рука ученого?! Я никогда не была решительной, но всегда была упрямой. И видимо, одного полета в лужу было недостаточно для того, чтобы отбить у меня охоту совершить то самое Открытие!
Мои размышлению были прерваны слишком громким для библиотеки разговором двух девиц:
– Ой, а ты к Колбаскину на вечеринку идешь? – проговорила одна, манерно растягивая слоги.
– Ой, Дашечка, ну ты странная какая! – так же жеманно ответила вторая, – Ну конечно иду. Он мне сам позвонил и пригласил, между прочим!
– Ах, так? – пронзительно взвизгнула первая, – Он, значит, тебе теперь звонит? А меня, значит, в игнор посылает? – ее голос постепенно становился похож на скрип несмазанной двери.
– Ну почему же сразу в игнор-то, Господи! – всплеснула руками Дашечка, – Он мне сказал: "И Наташе обязательно передай, что я вас обеих жду" Понятно тебе, дурында? О-бе-их!
– Ну конечно, но только звонил-то он тебе, а меня значит просто за компанию, как бедную родственницу, так что ли?
Как ни была я занята моими Фишером и Флешером, а знакомую фамилию все же уловила. Нехорошо, конечно, подслушивать, но девицы, казалось, сами вовсю старались, чтобы окружающие против своего желания уловили их разговор.
– Ну вот, какая ты ду-у-у-урочка, Наташа! – пропела Дашечка, – А ведь в прошлый раз он тебе звонил и меня через тебя приглашал, а я же ничего не сказала! А ты обижаешься, прямо губки надула!
– Да я не обижаюсь! – оскорблено запищала та, которую звали Наташей.
Юноша, сидевший впереди нее, недовольно обернулся и выразил взглядом все то, что пока еще не решался сказать. Девушки хихикнули и перешли на настоящий шепот. Теперь до меня долетали только обрывки фраз: "…а еще там Настя будет… Хи-хи-хи!.. Может споют… Как что? У него бретонский вечер, ты что дурочка?… А он мне знаешь что сказал?…" Через какое-то время я снова стала рассеянно пролистывать "Переводы Библии на малые языки Европы", как вдруг из трескотни шерочки с машерочкой выскочила фраза: " А еще он собрался там что-то по-бретонски читать, представляешь? У него там Библия…"
Я ослышалась? Так бывает, когда закапываешься в какую-то тему и слышишь везде только то, что хочешь узнать… Я снова прислушалась к их шепотов, но кроме "Хи-хи, ду-у-урочка!" так ничего и не услышала. Как быть? Подойти и спросить их про Колбаскина? Уточнить, не ослышалась ли я? Но это будет выглядеть ужасно глупо: подходит к ним незнакомая женщина и спрашивает: "Девушки, а не тот ли это Мишка Кобаскин, который с Димочкой дружит? Здрасьте, я ваша тетя Рита! " Но оставить все как есть? А вдруг они и в самом деле говорили про ту самую Библию? Нет, наверное, все же нет… А может быть речь идет о бесстыдно похищенной Рыжиком Библии? Кто знает, а вдруг этот самый Рыжик и загадочный Кобаскин – лучшие друзья? А может, это вообще одно и то же лицо…Тогда Колбаскина тоже надо опасаться.
Кстати, при таком раскладе все выглядело вполне стройно и логично: кельтанутым тусовщикам нужна была бретонская Библия для каких-то их неведомых целей, и, возможно, в отличие от питерских охотников за раритетами им совершенно не требовалась "моя" старинная рукопись. Но как сформулировать вопрос девушкам? Как заговорить с этой эксцентричной парочкой? Как всегда, поставив перед собой проблему, я атаковала собственную персону массой дополнительных вопросов, и теряла время зря. И снова – хотела как лучше, а получилось как всегда! Девицы встали из-за стола и удалились, не переставая щебетать, а я так и осталась при своем бретонском интересе. Оставалось лишь переключиться на мысли о том, кто же такой этот С. Флешер и каким образом ему стали известны подробности судьбы искомого манускрипта.
– 39 -
Домой я шла, уже не обращая внимания на красоты остатков старой Москвы. Мне начинало казаться, что я медленно, но бесповоротно схожу с ума. Мне везде мерещилось одно и то же. Преподавание, научная работа, друзья и вообще все, что когда-то интересовало меня, – все это куда-то исчезло, оставив место для одной идеи, большой и навязчивой – НАЙТИ КНИГУ, чего бы это ни стоило. Кажется, впервые в жизни я не управляла своими мыслями. Они сами текли куда-то, а я не могла за ними угнаться. Мое видение – юная Маргарита, прижимающая к себе список, который она собирается передать заезжему священнику – снова появилось перед глазами, мелькнуло и пропало. Да, пора прощаться с Институтом этнографии и перемещаться в Институт имени Сербского.
Я начинала сомневаться в том, что являюсь самою собою. По крайней мере, на меня, М. С. Надежкину, все это было совершенно непохоже. Мне всегда пеняли на то, что у меня мало чувств, одни мысли, и что женщине так не положено. И я всегда гордилась тем, что чувства меня слушаются, и мысли беспрекословно подчиняются мне. С чувствами все было в порядке, а вот мысли… Они будто взбунтовались!