– Не надо, спасибо, – буркнул Миша, кивнув в сторону Насти, которая с вечным выражением скорби и покорности судьбе расставляла разнокалиберные тарелки.
Черно-бело-полосатый бретонский флаг был торжественно извлечен из шкафа и ждал того часа, когда Миша, как всегда церемонно объявит очередную кельтскую вечеринку открытой. Впрочем, на этот раз он делал это без особенного энтузиазма. Он чувствовал, как "его" часть кельтской тусовки потихоньку расползается. Народ уходит кто куда, к своим интересам, и никто уже не хочет изображать из себя древних ирландцев. До серьезного реконструкторского клуба Колбаскин и К не дотягивали, а из несерьезной игры стремительно вырастали даже первокурсники. Миша уже не злился на них, просто грустил. Он-то знал, что все это не игра, и поэтому собирался сегодня сделать то, что задумал. Красиво, эффектно, чтобы они поняли, наконец, что он один из них ни во что не играл…
В дверь снова позвонили. Час Ч уже двадцать минут как пробил, а это значило, что скоро можно ждать и всех остальных гостей, которые, как истинные кельты, меньше чем на полчаса не опаздывали. Настя покорно оставила стол и поплелась в прихожую. Саша-в-коже уселся в самом дальнем углу и принялся настраивать гитару. Даша-Наташа налетели на оставленный Настей стол и стали по-своему расставлять тарелки.
– А вот и я! – в дверях гостиной показалась Маша Петрова с картонной коробкой, – Торт куда поставить?
– В холодильник! – буркнул Мишка.
Он не мог простить Маше того, что она перестала быть Дейрдре после возвращения из Питера.
– А ну-ка дай сюда! – подскочила Наташа, успев-таки опередить Дарью и выхватила из Машиных рук коробку с тортом. После чего с победным видом прошествовала на кухню: ее допустили аж до холодильника!
– А когда начинаем? – угрюмо спросил Саша из своего угла.
– Скоро, когда все соберутся, – ответил Кобласкин, придирчиво оглядывая гостиную и соображая, все ли на месте.
– А "все" – это кто? – но Сашин вопрос остался без ответа. Маша бродила, разглядывая постеры, Настя восстанавливала порядок на столе, а Даша и Наташа возмущались тем что: "Эта Настя наглая такая! Нет, ты только посмотри!… Можно подумать, она умеет на стол накрывать!"
– …Ну и где этот твой Колбасный живет? – Володя начинал нервничать и был готов сорвать свое волнение на ком угодно, включая собственную дочь. Но Ириша держалась на удивление спокойно. Она неторопливо достала из рюкзачка записную книжку и сверила номер дома с тем, который был записан у нее. Потом, близоруко сощурившись, поглядела на ту сторону Кутузовского проспекта. – Где-то здесь должна быть арка. Напротив театра Куклачева.
– Так это дальше, – раздраженно махнул рукой Володя.
Я тоже переживала. И как всегда, чувствовала себя виноватой. Как будто из-за меня вся наша странная процессия движется мимо помпезного сталинского здания навстречу загадочной и очевидно зловещей неизвестности. Больше всего меня огорчало то, что Володя ни слова не сказал жене о том, куда это мы все дружно отправились.
– Ну вот она, эта арка… – Ириша указала на нее своей яркой вязаной перчаткой.
Было уже темно и очень неуютно, особенно по ту сторону арки, в большом дворе, где невозможно было пройти по тротуару из-за припаркованных на нем машин.
Подъезд мы искали долго, кружили по двору, пытались найти кого-то у кого можно было бы спросить. Фонари над подъездами горели далеко не везде, так что если бы не разговорчивая пожилая дама с черным пуделем, мы бы еще долго бродили в поисках.
Ириша набрала код домофона.
– Але, – ответил грустный женский голос.
– Настен, это Ира Черемис. Я тут с друзьями к Мише…
Судя по верещанию кодового замка, Сезам открылся и нас впустили. Просторный вестибюль подъезда был в точности таким же, как внутренности высотки на Красных Воротах. Совпадение было настолько разительным, что у меня закружилась, голова. А мне-то казалось, что я совсем не волнуюсь…
– Нам на четвертый… Пешком пойдем? – Иришка вопросительно посмотрела на нас. Мы как по команде молча кивнули и зашагали вверх по лестнице, высокими пролетами поднимавшейся куда-то, куда и подумать страшно. Пахло кошками, обычной подъездной грязью и полным запустением, как это обычно бывает там, где кончилась эпоха былой роскоши.
Ириша уверено прошагала лак двери, на которой не было номера, и нажала на кнопку звонка. Прежде чем дверь открылась, ЧОПорные ребята оказались впереди нее, и когда за открытой дверью показалась испуганная девичья физиономия, Ирише пришлось из-за широких спин кричать:
– Насть, я это… с приятелями тут пришла…
Далее "приятели" повели себя и вовсе бесцеремонно: едва войдя в квартиру, двое из них бесшумно разбежались по всем комнатам и, видимо, убедившись в отсутствии опасности, через какое-то время снова оказались с прихожей.
– Вообще-то у нас принято снимать обувь и верхнюю одежду, – проговорил маленький смешной человечек, вышедший нам навстречу.
– Ой, Миш, ты уж извини, они больше не будут. Знакомься: Это мой папа. Пап, это Миша Колбаскин. Миш, а это Маргарит-Сергеевна, она очень Бретанью интересуется…
– Очень приятно, – бормотал милый смешной человечек (видимо, это и был хозяин квартиры). Странно, что по телефону он казался таким сердитым и резким.
– А это… – Иришка в панике оглянулась на "приятелей", с ужасом понимая, что забыла спросить, как их зовут. Но те не дали ей растеряться и по-военному четко представились…
– Алексей!
– Петр!
– Николай!
Колбаскин, слегка ошалев от такого приветствия, машинально протянул им руку:
– Приятно… Очень… Михаил…
За нашей спиной снова раздался звонок.
– Да вы проходите в гостиную. Обувь только не забудьте…
Алексей-Петр-Николай не вняли его мольбе и прошли в гостиную так. Я все же разулась, Ириша и Володя последовали моему примеру.
Пока я оглядывала комнату, сплошь оклеенную бретонскими видами – от Карнака до Изумрудного Берега, Ириша здоровалась с молодежью, которая лениво посиживала на креслах, поигрывала на гитарах и каких-то дудочках и болтала о том, да о сем. В комнате собралось уже человек семь-восемь, не считая нас, ждали еще кого-то. Дверь, видимо, уже не закрывали, потому что люди приходили без звонков. Приветствовали друг друга молча, молодые люди пожимали друг другу руки, девушки целовали друг друга и подставляли щеки молодым людям.
Когда нас набралось человек пятнадцать, Колбаскин неожиданно очутился во главе стола. Он постучал ножом по бокалу и неожиданно серьезно изрек:
– Господа!
Тишина, которой он ждал, так и не воцарилась. Он снова заколотил ножом по бокалу, за судьбу которого я начал опасаться.
– Дамы и господа! Вас так много собралось и это радует…
Гул голосов не стихал.
– … но именно потому, что нас много я прошу соблюдать тишину, иначе мы никогда не начнем наш музыкально-литературный вечер
– О, куда нас занесло! – нервно усмехнулся Володя.
После еще нескольких призывов к тишине гул голосов наконец-то смолк.
– Итак, – церемонно объявил Колбаскин, – Прошу поднять флаг, соответствующий теме нашего вечера…
Двое юношей развернули какую-то тряпицу, которая действительно оказалась бретонским флагом, и кнопками прикрепили его к старому шкафу, очевидно символизировавшему флагшток.
– Сегодня, – продолжал Колбаскин, – не самый обычный вечер. Все вы знаете… – он многозначительно обвел взглядом внимавшую ему толпу, – что в эту ночь мы празднуем Самайн, который символизирует начало нового года, а также темной части года…
Я вздохнула. При чем тут Самайн? В Бретани эта ночь зовется ночью всех святых, а отголоски языческих представлений о том, что в эту самую ночь начиналась темная часть года, моими возлюбленными бретонцами утрачена почти что насовсем. Ну и каша в голове у этой молодежи!
– К тому же, – так же торжественно вещал Колбаскин, не обращая внимания на тех, кто торопливо входил в гостиную и устраивался на задворках, – сегодня я объявляю о том, что наши встречи более не будут иметь место…