Внутри закипало. Моему приказу не подчинилась женщина. Женщина! Какая-то безродная рвань с этой мусорной планетки не подчинилась приказу Тарвина Саркара! Я подался вперед:
— Грумедис, покажи мне ее.
— Пару мгновений, ваше высочество.
Крес прыснул со смеху:
— Бьюсь об заклад, что она тощая и остриженная! — Но он тут же подался вперед и присвистнул: — Ни хера себе…
Крес был прав, я не ожидал увидеть… такое. И ярость тут же зажгла виски: как она посмела не явиться? Единственная, кто здесь чего-то стоил! С информационной панели смотрела стройная белокожая суминка с водопадом снежных волос и глазами цвета аметиста. Тонкая шея, изящные ключицы. Откуда бы ее сюда не занесло, но девка была породистой — это чувствовалось безошибочно. Эта мерзавка была красивее всех Теней, которые у меня когда-либо были.
Крес разочарованно отстранился:
— Наверняка, шлюха, пусть и не самая дешевая. Не удивлюсь, если ее драли всем Эйденом.
Грумедис поджал губы, покачал головой:
— Такая деятельность в сводке не значится, мой принц.
Я стиснул зубы, чувствуя, как при одном взгляде на проекцию этой дряни теплеет в животе. Что будет, когда она окажется рядом? Если только проекция не врет…
— Вышли приказ. Пусть явится немедленно. Прикажи от моего имени.
Грумедис тыкался в настройках фактурата, но через некоторое время покачал головой:
— Невозможно, ваше высочество. Ее фактурат отключен со вчерашнего дня. Устаревшая модель, но он исправен. Смею предположить, что и это сделано намеренно.
Намеренно… Это не укладывалось в голове. Я посмотрел на Креса:
— Я трачу свое время, а эта дрянь смеет не подчиняться приказу? Моему приказу? Найдите мне эту сучку. Мы не отчалим, пока она не взойдет на борт. Можете передать эту славную новость в коллегию Эйдена.
Крес помрачнел:
— Мы теряем время, Тарвин. Это не понравится его величеству.
Я кивнул:
— Я знаю. Но он поймет меня — приказами наследного принца Астора не пренебрегают. Тем более, немытые захолустные шлюхи.
6
Я никогда не любила эти скалы, но они словно притягивали, привязывали к себе. Бурые, острые, почти безжизненные. Я много раз думала о том, чтобы уехать с Эйдена, но по-настоящему так и не решилась. Сама не знаю, почему. Все время казалось, что здесь, на этой проклятой планете, есть что-то важное для меня. Но что — я так и не сумела понять. И с каждым днем, с каждым годом надежды на это понимание неумолимо таяли. Вместе с воспоминаниями. Гихалья говорила, что так мой организм защищался от перенесенного стресса после потери отца. Порой ей удавалось уверить меня, и я на время успокаивалась. А потом странная мешанина образов и чувств накрывала вновь. Словно сон, который еще видишь и осязаешь в липкой дремоте предельно реально, но, пробудившись, ощущаешь лишь странное чувство чего-то неуловимого, ускользнувшего. Как послевкусие… И оно зудит внутри, зудит. Порой кажется, что можно сойти с ума.
Эти скалы всегда напоминали об отце. Я хотела помнить о нем. Каждую мелочь, каждое слово. Но его образ мерк, таял, стирался, и я готова была рыдать от бессилия. Гихалья уверяла, что это к лучшему. Боль притупляется, остаются лишь теплые чувства, которые складываются из воспоминаний о счастливых моментах, проведенных вместе. Но у меня оставалась лишь холодная пугающая пустота. Муж Гихальи тоже обрел свое последнее пристанище где-то в этих проклятых камнях. Много-много лет назад. И она не нашла в себе сил уехать отсюда. Она считала это предопределением Великого Знателя. Значит, так было нужно, ее бог указал ей ее место. Но замуж она больше не вышла. И детьми не разжилась.
Меня тогда нашли старатели, снимавшие у нее комнаты. Грязную, голодную, зареванную. Кто знает, где бы я теперь была без нее? Это я помнила довольно ясно, как и то, что было после. Но все, что касалось отца и моей прежней жизни, было окутано густым туманом. И чем больше времени проходило — тем плотнее он становился. Потому я и боялась уехать отсюда, боялась, что исчезнет последняя связующая нить с прошлым. И я стану никем… Совсем никем.
Память превратилась в обрывки. Перед глазами словно сменялись замершие картинки. И самая яркая и навязчивая из них — черный столб дыма среди голых скал на фоне мутного желтого неба. Самая болезненная. Самая невыносимая. И то, что отец что-то говорил, когда я села в спасательную капсулу. Я уже почти не различала его лицо, лишь отчетливо помнила, что губы шевелились. Но я не слышала звука. Тишина. Словно стерли аудиоряд, или я разом оглохла.
Я невольно усмехнулась, тронула висящий на шее ганорский амулет. Нужно было попросить у Гихальи кулон для памяти. Наверняка у нее найдется и такой. Он казался нужнее. Нет, я не верила в ганорских богов, но хуже бы точно не стало. Я боялась, что с моей памятью что-то не так. И еще больше боялась, что это может коснуться разума. Вдруг это болезнь? Когда-то давно я делилась своими опасениями с Гихальей, но у той на все был один ответ — это просто горе. Огромное и черное. И я замолчала.