Гихалья плотно закрыла дверь, устроила жирную задницу на крошечном табурете. Цепко посмотрела:
— Что будешь делать? Не нужно быть Великим Знателем, чтобы понять, что обратно не вернешься. У этих тварей тоже есть глаза. — Она шумно выдохнула, все еще не могла отдышаться после подъема по крутой лестнице. — Порой мне кажется, что он проклял тебя, одарив таким лицом. Асторцы не купятся на мое колдовство, как местная рвань… — Она сосредоточенно помолчала. — Но и не идти нельзя…
Я слушала, как тяжело Гихалья дышала. Стареет, толстеет, ничего не поделать. Но я люблю и буду любить ее любой, даже самой старой и безобразной. Она спасла меня тогда, после того, как погиб отец. Без Гихальи я бы давно стала самой замызганной шлюхой. А, может, меня и в живых бы не было. Я должна до конца жизни благодарить ее богов и ее «колдовство».
Я села на скрипучую кровать, стащила плотную защитную накидку. Покачала головой:
— Не знаю… Но я же не спятила, чтобы туда идти.
Ее красные губы скривились крутой дугой
— Говорят, на борту асторский принц. Как там этого выродка?
Я хмыкнула:
— Тарвин Саркар.
Она кивнула:
— Он… Приказы Саркаров выполняют беспрекословно, даже в нашей дыре это известно.
— Это приказ коллегии Эйдена.
Ганорка вновь задумчиво кивнула, позвякивая гроздью серег:
— Но коллегия получила приказ от Саркара. Они никогда не пойдут поперек. Коллегия, как и все здесь, хочет только одного — чтобы они убрались. И плевать, на каких условиях. Коллегия выполнит все, что требуют асторцы. Ты сама только что видела этот кошмар… Разве когда такое бывало?
Я опустила голову — Гихалья была права… и ее правота ставила в тупик. Я вновь посмотрела на ганорку:
— Они не хотят шлюх — ты сама слышала.
Та фыркнула так, что брызнула слюной:
— И что? Спустишься в бар и раздвинешь ноги? — Она утерла ладонями взмокшее лицо: — Не поможет. Все местные шалавы имеют регистрацию в коллегии. У тебя ее нет. И будет очень странно, если ты явишься за ней завтра утром.
И опять она была права, будто ее проклятый Знатель нашептывал в огромные уши все это пророческое дерьмо.
Она снова покачала головой под аккомпанемент своих серег:
— Нельзя идти. Но как не идти?
Я пожала плечами:
— Ногами… Сказали, что разошлют уведомления фактуратам. Мой — молчит. Может, я ничего не получала…
Гихалья покачала головой:
— Ты сейчас рассуждаешь, как ребенок.
Увы, она была права — я сама это понимала. Но так хотелось отгородиться, притвориться, что ничего не знаю…
Будто обладая собственным разумом, фактурат в углу пискнул и зажег индикатор оповещателя. Мы с Гихальей переглянулись. И этот сигнал будто приземлил меня, вырвал из глупых фантазий. Сейчас угроза показалась предельно близкой и осязаемой. Прямо за моей спиной. Словно вместо старой машины там стояли проклятые асторцы. Даже руки разом похолодели. Я медленно повернулась к ганорке и с ужасом смотрела в ее оплывшее зеленоватое лицо. Та тоже многозначительно молчала. Наконец, вздохнула:
— Смотри. Куда деваться?
Я подозвала фактурата, вывела уведомление. Просто смотрела на знакомые буквы, чувствуя, как лицо начинает гореть огнем от возмущения и протеста.
Гихалья подалась вперед:
— Ну, что там?
Я выдохнула, губы едва слушались:
— Все то же самое. Именное… Мне надлежит завтра явиться в коллегию. Хотят, чтобы я удостоверила получение. Обойдутся!
Я велела фактурату закрыть уведомление, но он будто завис. Ничего не происходило. Я повторила команду, но снова ничего. Вручную тоже не вышло. Я чувствовала, как в груди закипает:
— Вот уроды! Безотказное!
Это значило только одно: фактурат непригоден для дальнейшей работы, пока я не удостоверю получение этого проклятого приговора. Непригоден? Пусть так! Он и так сдохнет, не сегодня завтра. Я перевернула сплющенное круглое тельце, открыла крышку на брюхе и выдрала плату. Отшвырнула с какой-то особой злостью.
Гихалья смотрела на меня, широко распахнув глаза. Наконец, вздохнула: